Страница 5 из 35
Академик взглянул на Снайдерова так, что тому стало ясно: сейчас знаменитый астрофизик либо взорвется и прогонит его к чертовой матери, либо попросту развернется и уйдет, не пожелав продолжать разговор.
— Вы уж простите меня за наглость, — заторопился Снайдеров. — Поймите, Максим Федорович, у меня нет иного выхода, и мне больше не к кому обратиться, кроме вас!
— Не пойму, — пожал плечами Феоктистов. — Чего вы все-таки от меня хотите? Чтобы я публично позволил вам выступить с сенсационными, но, к сожалению, абсолютно беспочвенными заявлениями? Вы хотите, чтобы и меня, и вас упекли в сумасшедший дом?
Орест в отчаянии переминался с ноги на ногу.
— Да нет же! — наконец воскликнул он. — Извините, Максим Федорович, но вы меня, наверное, неправильно поняли… Я вовсе не намерен прикрываться вашим авторитетом, как щитом, подставляя вас под удар! Единственное, что мне требуется от вас, — это та информация о Дыре, которая имеется в вашем распоряжении! Я обещаю вам, что не буду упоминать вас в качестве источника и что не воспользуюсь этими сведениями для публикации сенсационных, как вы говорите, статей!
Академик отвел взгляд в сторону.
— Допустим, вы искренни в своих побуждениях, — после короткой паузы пробормотал он. — Также предположим, что вы правы в своих… э-э… гипотетических измышлениях и что у меня действительно есть кое-какие данные… Но, даже если это все соответствует действительности, зачем вам нужна такая информация?
Снайдеров вздохнул. Его всего внезапно стала сотрясать нервная дрожь.
— Мы не имеем права покорно ожидать своей гибели, — сказал он. — Неужели вам, как всякому нормальному человеку, было бы не обидно знать, что человечество, затратив столько усилий и принеся столько жертв ради выживания, через каких-нибудь пять веков погибнет? Неужели у вас как у выдающегося деятеля науки не вызывает протеста тот факт, что наша цивилизация, со всеми ее научными достижениями и культурным наследием, канет когда-нибудь в пучину мрака без малейшего следа? Неужели вам все равно, что искорке Разума, возможно единственной во всей Вселенной, суждено погаснуть, так и не разгоревшись? Академик иронически поднял брови.
— Знаете, коллега, — сказал он, — ваша речь все больше становится похожей на монолог некоего положительного героя из отечественной фантастики пятидесятых годов, а из фантастики я лично предпочитаю что-нибудь более позднего периода. Например, Лема и Стругацких. Вот вы усиленно пытаетесь завербовать меня в число ваших сторонников. Но, даже отложив пока в сторону мысль о вашей психической полноценности, я не могу не задаться вопросом: как именно вы собираетесь спасать человечество?
— Прежде чем спасать кого-то, сначала надо сообщить спасаемому о том, что ему грозит опасность, — изрек Снайдеров. — В конце концов, «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Я вовсе не претендую на роль спасителя человечества. Люди сами способны себя спасти — но лишь в том случае, если будут вовремя извещены об угрозе! А если дотянуть до последнего дня и лишь тогда объявить: мол, спасайтесь кто как может или молитесь, чтобы смерть ваша была быстрой и безболезненной, — это будет просто бессмысленным садизмом!
— Хоть наша дискуссия носит и чисто умозрительный характер, молодой человек, — язвительно проговорил после паузы академик, — но позвольте вам заметить, что вы слишком верите в человечество. К сожалению, история показывает, что так называемый человек разумный не всегда проявляет это свое отличительное свойство в минуты, когда ему грозит гибель. Предлагаю вам провести небольшой мысленный эксперимент. Представьте себе, что вы едете в вагоне метро в часы пик и вдруг голос из динамика объявляет, что через несколько минут поезд на полной скорости сойдет с рельсов и что затормозить вряд ли удастся. Какова, по-вашему, будет реакция пассажиров?
— Ваш пример некорректен, Максим Федорович, — возразил Снайдеров. — Но даже в этом случае лазейки для спасения людей все же имеются — пусть не всех, но хотя бы некоторых. Да, большинство предастся панике и бессмысленным метаниям. Но кто-то разобьет окно и прыгнет с поезда, чудом уцелев при этом. А кто-то сорвет стоп-кран и до самой последней секунды будет стараться разжать двери, чтобы обеспечить эвакуацию пассажиров. Наконец, кто-нибудь обязательно будет стараться открыть межвагонные двери, чтобы люди могли покинуть головные вагоны как наиболее опасные места, а кому-то даже придет в голову отцепить часть вагонов от состава. В человечество надо верить, Максим Федорович, иначе… иначе, наверное, просто не стоит жить!
Над их головами заверещал пронзительный звонок, и скрытые динамики объявили: «Уважаемые участники и гости симпозиума! Приглашаем вас занять места в зале заседаний для продолжения дискуссии».
— Извините… э-э… Орест Валентинович, если я правильно запомнил?.. озабоченно покосился на часы Феоктистов. — Я должен идти. Было весьма любопытно с вами побеседовать, но никак не могу манкировать заседанием астрофизической секции — тем более что мне предстоит выступать с докладом… Желаю вам… впрочем, даже не знаю, чего вам пожелать, мой Друг. Понимаете, успехов в таком нелепом и даже опасном предприятии желать было бы просто неразумно с моей стороны…
— Значит, я вас не убедил, — с горечью произнес Снайдеров. — Что ж, этого и следовало ожидать… Но запомните, Максим Федорович: то, что вы сейчас избрали, называется предательством, и потомки вас не простят!
Не прощаясь, он круто развернулся и устремился к выходу из вестибюля, навстречу потоку ученых, который, вопреки законам физики, тек по лестнице наверх к залу заседаний.
Перед тем как войти в зал, академик Феоктистов на минуту задержался и нашел взглядом человека, чем-то неуловимо выделявшегося из толпы докторов, профессоров и прочего ученого люда. Поманил его к себе и что-то тихо сказал ему почти в ухо. Человек понимающе покивал стриженой головой и, отойдя за ближайшую колонну, поднес к уху сотовый телефон.
Вернувшись домой, Снайдеров сразу почуял, что в квартире стоит какая-то нежилая тишина. Сбросив ботинки, но не сняв куртку, он бросился в комнату матери. В голове мелькнуло: «Опять я забыл купить оригофан! Все из-за этого осла Феоктистова — слишком он вывел меня из себя».
Мать лежала на своем диванчике в одежде, накрытая теплым пледом. Глаза ее были закрыты, и по синеватому оттенку ее лица Орест мгновенно понял: случилось то страшное, чего он постоянно боялся в последнее время.
Сердце его сорвалось в бездонную пропасть.
Подскочив к дивану, он тронул мать за плечо, и от этого движения у нее безжизненно упала вниз рука. Пульс не прощупывался ни в запястье, ни на шее. Снайдеров отбросил в сторону плед и припал ухом к груди матери.
Сердце ее еще билось, но очень слабо.
Он рванул на себя ящик тумбочки, заставив загреметь многочисленные пузырьки и склянки. Куда же запропастился этот чертов нитроглицерин?!
Наконец он отыскал пачку алых таблеток величиной с шарики немолотого перца и трясущимися руками извлек из нее сразу несколько штук.
— Мама! — позвал он. — Мам, ты меня слышишь?
Нет, она его не слышала. Глаза ее по-прежнему были закрыты, лицо синело все больше.
Снайдеров попытался открыть рот матери, но зубы ее были слишком сильно стиснуты, чтобы между ними можно было протолкнуть шарик нитроглицерина. Бросив таблетки прямо на пол, он выскочил из комнаты и схватил телефон. Набрал ноль-три. «Слушаю вас, говорите», — сказал усталый женский голос.
— У моей матери сердечный приступ! — выпалил он. — Ей нужна помощь.
— Адрес? — перебила его телефонистка. Снайдеров сбивчиво назвал адрес.
— Фамилия больной? — тем же усталым голосом продолжала телефонистка. — И скажите возраст…
По опыту общения со «Скорой» Орест уже знал, что вопрос о возрасте не случаен. Если выяснится, что речь идет о пожилом человеке, бригада особо торопиться не будет — мол, отжил человек свое, и хватит ему доставлять проблемы окружающим.