Страница 3 из 18
Старик аж оживился.
– Но платой за это будет четвертый инсульт и полный паралич, – с этими словами мужчина в светлом вновь начал искать запись в папке, но Митрофаныч остановил его.
– Верю, что сам, – сказал Митрофаныч.
– Инсульт приключится вам прямо на Настиной свадьбе, – продолжил пророчить мужчина в светлом, – год после бревном пролежите, даже моргать сами не сможете. Досматривать вас особо и некому будет. Разве что внучка ваша, Настя. Да дети иногда. И то, по возможности.
Старик очень явственно, словно бы это было на самом деле, представил себе… да нет, увидел этот печальный финал, длиною в год. Он видел себя, обездвиженного, словно мумия, лежащего в собственных нечистотах, совершенно ничего не чувствующего, незрячего и почти глухого, лежащего на кровати в ожидании хоть кого-нибудь. Да в ожидании смерти! Увидел сей ужас безутешными глазами Настеньки, глазами своих детей, полных скорби. Ужас и отчаянье, когда перед тобой вроде и родной человек, а уже и не человек вовсе.
В те секунды мыслей наяву Митрофаныч не просто видел, он чувствовал. Чувствовал сердцами своих близких. Переживал их скорбь, их опустошенность и злость. Ту злость, когда ты совершенно не в силах что-либо изменить и просто ждешь избавления, хоть каким бы оно ни было. То ли на себя злость, то ли на судьбу-злодейку, то ли на Бога…
Да разве для того он жил, для того детей растил да внуков пестовал, чтобы вот так, под конец жизни, злыднем по своей воле стать?! Не бывать тому!
– Нет! – решительно и в то же время обреченно отрезал старик. – Раз пора, значит пора.
– Вот и ладушки, – по-доброму ответил мужчина в светлом, – пойдемте-ка, любезный мой.
С этими словами мужчина в светлом взял под руку старика и они вместе, то ли ногами, то ли по ветру, проследовали к той самой регистратуре, к той самой даме-докторше.
У регистратуры мужчина отдал папку Алексея Митрофановича даме и на прощание, ничего не говоря, пожал старику руку. Не просто, как мужчина мужчине, а как отец сыну с напутствием в дорогу. И так тепло и светло стало Алексею Митрофановичу от того рукопожатия, что ни от страха, ни от сомнений никакого следа не осталось. Лишь решимость и вера в то, что все будет хорошо.
– Согласие? – вопрошающе сказала Митрофанычу дама, не отрываясь от писанины.
Старик взглянул на свою руку. А в руке неведомо каким образом появилась бумаженция. Старик протянул эту бумаженцию даме. Дама быстрым движением вложила бумажку в папку, встала к шкафу, что за ее спиной и вложила дело всей его ладной жизни в стопку к другим, стройно стоявшим папкам, коим не было числа.
– Следуйте прямо по коридору, – сказала Митрофанычу дама, – никуда не сворачивая.
И старик пошел. Пошел прямо по светлому коридору в ту загадочную даль, о которой живущим знать никак не положено.
***
В то утро Настенька, внучка Алексея Митрофановича, заглянула к деду пораньше. Часам к 7 уже была.
По обыкновению Настя распахнула двери деревенской избы и, зная плохой слух деда, громко сказала: «Здравствуй, дед ты мой прекрасный!». Но ответа не последовало. «Спит еще», – подумала Настя. И хоть в это время дед обычно уже не спал, она решила повременить с побудкой. Не теряя времени, Настя пошла открывать курятник.
Вернувшись, она так и не увидела улыбающегося деда, хромой походкой на всех парах бегущего к ней, чтобы обнять свою ненаглядную внучку. А вместо этого увидела она Алексея Митрофановича, мирно лежащего на кровати, с закрытыми глазами и руками, скрещенными на груди, словно в знак смирения. И лицо деда. Умиротворенное лицо. Лицо человека, почивающего после тяжелого, сложного, но крайне удачного, законченного дела. Дела всей его удавшейся жизни.
Безделушка
Свежий ноябрьский воздух весело подхватывал сизые клубы сигаретного дыма, унося их прочь от форточки куда-то в даль. На улице дым послушно рассеивался без следа, как рассеиваются наивные детские мечты или сказочные сны в отрезвляющих холодом буднях.
Марина докурила очередную, уже не понятно какую по счету сигарету, ловким движением метнула окурок в форточку, помахала рукой в сторону окна, то ли пытаясь выгнать остатки курева, то ли прощаясь с дымом, и направилась в сторону кресла. На сегодня остался последний клиент. В первый день после отпуска совсем не хотелось работать «до звонка», но махнуть на все рукой Марине не позволяла с трудом заработанная репутация. Уронив грузное тело в насиженное кресло, Марина приняла многозначительное (то есть ни о чем) выражение лица и стала покорно ждать очередного визитера.
Помощница Люся завела в кабинет какую-то грузную женщину. Тетка за 40, давно разменявшая центнер в теле, пыхтящая как паровоз, с ловкостью слона в посудной лавке, продефилировала к предложенному ей стулу и плюхнулась в него всем своим неподъемным естеством. По обилию украшений поверх не дешевой одежды можно было заключить, что визитерша не из бедных. А по тому, с каким поразительным безвкусием все это было подобрано, явно торгашка. «Жирный клоп, трухнем», – мельком подумала Марина, сохраняя при этом «ниочемное» выражение лица. От тетки исходил дорогой, но катастрофически тяжелый, удушающий муху в полете, аромат духов. Почти таких же, какими пользовалась Марина.
Со стороны казалось, будто бы одна сестра пришла проведать другую. Но ни братьев, ни сестер по крови из ныне живущих у Марины не было. Может, кто и был, но о них Марина решительно ничего не знала.
Тяжело вздохнув, дама полезла в сумочку, чтобы достать фотографию.
– Вот, – произнесла дама, вручая Марине фото какого-то смазливого мужика, – мой муж. Две недели как пропал. Телефон отключен, на работе его нет, друзья ничего не знают… Я уже и в полиции была, и больницы все обзвонила, и морги! – срывающимся на рыдания голосом продолжала дама. – Даже и не знаю, что думать?!
Марина понимающе кивнула головой и, ничего не говоря, начала всматриваться в фото. За годы работы Марина приучила себя не болтать лишнего с клиентами. Все по делу. А по делу Марина всегда отвечала пространно, старалась не давать какой-либо конкретики, оставляя пространство для отступления. Профессиональная сноровка.
Откровенно говоря, фотография ей не особо то и нужна была. Но нужно было делать вид хоть какой-то деятельности. «Надо возноситься», – тяжело подумала Марина и, мысленно оставив визитершу наедине с ее безутешным горем, начала привычный сеанс «вознесения».
Туман перед глазами, чувство падения, адская кратковременная боль во всем теле… и Марина оказалась в длинном, светлом коридоре. Марине не очень нравилась эта боль, хоть и была она короткой, как выстрел, но иного способа «вознестись» она не знала. И потому Марина старалась не злоупотреблять «вознесениями». Пару раз за день, не больше. Остальные насущные вопросы решались наобум или профессиональной интуицией, как она ее называла.
Все, что нужно было сделать в «Бюро находок» (так Марина называла место, куда она регулярно «возносилась» по производственным вопросам) – это взять уже заполненный бланк заказа за стойкой, совершить мизерную оплату и получить испрашиваемый ответ на клочке бумажки. Плевое дело. Но не сегодня.
«Да что за чертовщина тут твориться?!» – в сердцах, но про себя возмутилась Марина. Вместо привычной очереди из десятка от силы человек Марина оказалась в хвосте безнадежно огромной толпы. Стойка заказов, к которой, собственно, все и стояли, с трудом угадывалась где-то далеко впереди, словно скрываясь в загадочной дымке, как скрываются заветные мечты. Ей на мгновение даже показалось, что в этой жизни она своей очереди точно не дождется.
Благо дело, «Бюро находок» – особое место. Тут все мысли, все мечты и все воспоминания обретают потрясающую реалистичность, словно яркие сны в далеком детстве. Это когда ты просыпаешься, а реальность менее реальна, чем то, что с тобой происходило во сне. Можно было мечтать о чем угодно. Да хоть о розовом слоне! И эта огромная, ушастая и хоботастая мечта, появившаяся еще секунду назад, тут же принималась скакать и топотать, содрогая стены в общем-то тихого помещения. Было очень забавно.