Страница 13 из 18
Рыжий, видимо довольный собой, закурил наконец добытую из портсигара сигарету.
Проходя мимо стойки, темный господин коснулся пальцем предписания, брошенного Училкой поверх стопки папок. Листок бумаги, Анин приговор, которой вполне мог огласить ее помилование, тут же превратился в прах.
Он приблизился к Ане и посмотрел на нее абсолютно черными глазами. Даже склеры глаз были черными. Они были настолько черными, что даже не блестели, как глаза обычных людей, а вглядывались в Аню своей зияющей чернотой. Темный господин протянул руку ладонью вверх к Рыжему, а тот положил на ладонь темного господина Анину папку. Темный господин, ничего не говоря и не отводя взгляда от Ани, стал покачивать рукой, как качается чаша весов, словно взвешивая судьбу несчастной.
В коридоре воцарилась гробовая тишина, изредка прерываемая потрескиванием и шипением сигареты Рыжего. Училка стояла молча в глубине стойки, не смея пошелохнуться. Рыжий с довольной ухмылкой спокойно наблюдал за происходившим. Темный господин все качал и качал рукой, по-видимому, оценивая все обстоятельства дела. А Аня? Аня стояла в полном ужасе и бессилии перед своим судьей и палачом. Она ждала чего-то ужасного, чего даже придумать нельзя. Всем своим видом она напоминала приговоренного к обезглавливанию на плахе, который безо всякой надежды ждет запоздалого взмаха топора.
Наконец темный господин, видимо взвесивший все «за» и «против», вернул папку Рыжему, развернулся, не говоря ни слова, и величественным шагом удалился во Тьму, которая поглотила его так же бесшумно, как и породила. Тьма отступила вглубь коридора и рассеялась, оставив после себя облачко темного дыма.
Рыжий подошел к стойке, за которой уже сидела и что-то писала Училка, словно ничего и не было, положил Анину папку поверх стопки таких же безликих папок-судеб и направился к Ане.
– Цену уплачено! – сказал он Ане голосом человека, выполнившего свою работу и получившего за нее достойную оплату.
Затем он залез в карман плаща и извлек оттуда какое-то колечко.
– Это тебе подарок, – с этими словами Рыжий взял левую руку Ани и надел на безымянный палец кольцо. Аня совсем не сопротивлялась, пребывая в каком-то гипнотическом состоянии, как кролик перед удавом. И лишь взглянула на подарок. Это было колечко, подаренное ей мамой ко дню двадцатилетия. То колечко, которое она зачем-то одела в ту злополучную ночь.
– Носить его тебе до скончания дней. Свидимся.
Рыжий щелкнул пальцами и Аня погрузилась в полный мрак и беззвучие.
Рваными обрывками бумаги сознание начало возвращаться к Ане. Вместе с сознанием к Ане пожаловала жуткая боль. Безумно болела голова, так и норовя взорваться в любой момент. Дико шумело в ушах. Глаз было не открыть. В горле было что-то, что вызывало сильный дискомфорт. Видимо трахеостомическая трубка. Болела грудь. Безумно болела и жгла спина, словно бы Аня лежала на раскаленных гвоздях. Болел живот, особенно внизу. Очень болели пальцы левой руки, в особенности безымянный. А ног Аня совсем не чувствовала, будто бы их не было.
Появившийся слух, все еще слабый, сквозь шум в ушах стал улавливать чей-то негромкий разговор.
– … а ему-то за что все это? Едва успел с ней тут разобраться, с врачами решить да лекарства накупить, как тут же жена.
– А что жена?
– А что? А ничего! Умерла жена. Сердце разорвалось от горя. Не вынесла она того, что дочь ей учудила. Как узнала, что ее полоумная с моста сиганула, так сразу сюда с мужем прилетела. Поначалу еще ничего, молодцом держалась. Все с мужем к ней рвались, к этой очумелой. Их-то, само собой, к ней не пустили, тяжелая. Пока муж с Михалычем говорил, она в коридорчике тихонько обмякла и на пол опустилась. Кинулись не сразу, не до нее. А как кинулись – уже поздно. Качали, качали, а все без толку. Вчера схоронил.
– Ишь ты, как оно бывает!
– Ага.
– А чего рука то у нее по локоть в гипсе?
– А то ты не видела?! У нее ж, когда со скорой на каталке катили, палец чуть ли не оторванным болтался. Я приметила. На одной коже висел. Говорят, кольцом ударилась, когда падала. Вот то кольцо ей палец и срезало.
– А колечко то на ней было?
– Не, не было. Может выпало по дороге, может там, в реке осталось.
– А бойцы со скоряка умыкнуть не могли?
– А черт их зна…
Сознание вновь покинуло Аню, так и не дав ей дослушать разговор каких-то двух неизвестных ей женщин. И Аня опять погрузилась во мрак и беззвучие, туда, где нет ни боли, ни печали, ни мрачных дум, ни надежд. И где нет, собственно, ее самой.
***
Смена подходила к концу. Усталый врач тяжелой, шаркающей тапочками походкой, вышел из большой платы с несколькими койками, отгороженными друг от друга наспех сооруженными ширмами. Он тихонько закрыл за собой дверь с вывеской «Интенсивная терапия», оставив за закрытой дверью тревожные писки мониторов, стоны больных и еще один трудный день обычного врача-реаниматолога. А там, за дверью, остались те, кто все еще не терял надежды на спасение, отчаянно борясь со смертью, и те, кто, утратив все силы, готовились покинуть этот мир.
В коридоре его ждала медсестра с какими-то бумагами в руках. Опять придется заполнять все эти формы, бланки и прочую совсем не врачебную ерунду.
– Вот ведь как бывает, Любушка, – врач тихонько начал разговор с медсестрой, – мы, вроде, провели большую работу, можно сказать, с того света вытащили.
– Да вы вытащили, Михал Михалыч! – перебила его медсестра.
– Все мы вытащили. То, что она жить будет – факт. Стабильна, хоть все еще и тяжелая. Но как жить? Инвалидное кресло и болеутоляющие ей до конца жизни обеспечены. Детей иметь не сможет. Да еще в добавок с матерью такое приключилось, словно кара небесная. Вот нужна ли ей такая жизнь? Уж не лучше ли было …
– Да Господь с вами, Михал Михалыч! Что вы такое говорите?! – прервала его медсестра. – Не мы-то с вами ее с моста столкнули. Мы же…, вы же такую работу проделали! Вы жизнь ей подарили! А уж какая она у нее дальше будет – не нам решать, чай, люди обычные, не небожители.
– Вот сколько работаю, Любушка, а все не перестаю удивляться превратностям судьбы. Всякое повидал. А все никак не привыкну. Заматереть, что ль, никак не могу?
– Мягкий вы человек, Михал Михалыч! – ласково сказала медсестра. – Вы им частичку души своей широкой отдаете, жизнью делитесь. Так вот раздадите себя полностью, а самому ничего не останется. Бросьте вы эти думы! Отдохнуть вам надо.
– Да, отдохнуть… – устало ответил врач.
– А насчет этой попрыгуньи вы не переживайте. Все, что можно было сделать – уже сделано на славу. А дальше… Дальше ее черед по жизни идти.
Врач устало кивнул. А медсестра, сама того от себя не ожидая, вдруг сказала:
– Фея ночной реки…
И они оба неспешным шагом пошли прочь от двери с табличкой «Интенсивная терапия».
Электрик от Бога
На окраине города, в общем-то, не такого большого, чтобы считаться мегаполисом, но и не такого маленького, чтобы быть селом, поселился один мужичок. Там, на окраине, все еще стояли небольшие домики, тихонько бытовавшие в тени замков нуворишей, небольшие огородики, домашняя скотинка и прочие милые прелести, совсем не присущие суетливому городу. И, как водится в местах не суетных, все не суетные жители в округе прекрасно знали друг о друге почти все. Не то, что город со своими людскими муравейниками, где соседи, прожив полвека напротив, друг дружку в лицо не знают.
Мужичок тот домик небольшой прикупил. Справный, небольшой домик с огородиком. Лет пяток назад прикупил и переехал туда с семьей. Хороший мужичок. И семья хорошая. Шрам у мужичка был, через все лицо змеей вился…
Нет. Пожалуй, начнем не с этого.
Еще один апрельский день, стартовавший истошным ревом будильника на последнем издыхании, близился к завершению. Простые работяги, золотыми руками рождавшие такие нужные вещи для всего народа, потихоньку заканчивали свои дела. Производство готовилось к отдыху.