Приговоры

Лида Юсупова

Приговоры

Книга стихов

Возвращение имени

Книга «Приговоры» отличается от предыдущих книг Лиды Юсуповой (хотя некоторые стихотворения из цикла «Приговоры» уже были опубликованы в её прошлой книге «Dead Dad»). В фокусе поэтического внимания Юсуповой почти всегда находится насилие. Однако если в «Ритуале С-4», первом сборнике той Юсуповой, какую мы знаем сегодня, насилие принимало трансгрессивный и даже трансцендентный характер, его непознаваемая логика выражалась в коллапсирующем языке и странном мир-пространстве (похожем скорее на фильмы Линча, чем на криминальную хронику), то здесь насилие предстаёт как повседневная «банальность зла», прошивающая российскую действительность. Читая «Ритуал С-4», мы как будто бы убеждались, что никогда не сможем до конца ответить на вопрос: почему? почему произошло это конкретное насилие, уничтожение этого Другого? Мы видели, что насилие обладает мифической, почти мистической природой, выходит за рамки вины и этики, является действием некоей силы, рассеянной повсюду, в том числе и в самой человеческой природе, в языке. В «Приговорах» же происходит знаковый поворот, о котором сама Юсупова говорит так: «У убийцы была власть над жертвой, у судьи есть власть над убийцей, жертва же безвластна – и я хочу дать ей, им, жертвам, власть в моих стихах»[1]. Задача уже не в том, чтобы показать не поддающуюся прямой репрезентации сверхлогику насилия: нужно вернуть жертвам голос, поместить их в пространство коллективной, исторической и частной памяти. Фокус с насилия вообще смещается на насилие гендерное, сексуализированное, насилие на почве ненависти.

Своей стиховой техникой документальная поэзия Юсуповой больше сродни трендам современного англоязычного феминистского письма. Но по смыслу эти тексты точно синхронизированы с узловыми проблемами русской феминистской поэзии и имеют огромное значение для российского феминистского культурного контекста. Тема гендерного и сексуализированного насилия именно сейчас, на подъёме феминистского движения и ЛГБТ-активизма, стала артикулироваться почти во всех сферах публичной жизни и неофициальной культуры. Флешмоб #яНеБоюсьСказать оказал ключевое воздействие на русскоязычное феминистское письмо, вызвав к жизни целый ряд историй пережитого насилия, рассказанных от первого лица, исповедальных, обнажающих травму и последующую уязвимость жертвы (в поэзии речь, прежде всего, о текстах Оксаны Васякиной и Елены Костылевой, но также и о некоторых текстах самой Юсуповой – см. стихотворение «Матеюк»). На те же триггеры откликаются и тексты, артикулирующие возможность радикального освобожденияочищения языка от насилия, необходимость его (языка) утопической феминистской трансформации, движимой «женским желанием» (Лолита Агамалова). В «Приговоры» Юсуповой имплицитно заложено понимание того, что до конца растождествить язык и насилие невозможно: горизонт языковой феминистской утопии здесь вынесен за скобки. Зато они развёрнуты к Другому: «Все мои стихи – о других людях, или эти стихи обо мне как о других людях, или о других людях как обо мне (это могла быть я)»[2]. Опрос журнала «Воздух» сталкивает эту позицию с ответом Оксаны Васякиной, говорящей на той же странице: «У меня нет власти давать голоса тем, у кого их отняли. Мёртвый отец, мать-заводчанка, любимые, мигранты – напалечные герои в моём внутреннем кукольном театре. Я веду меланхолический монолог многопалыми руками»[3].

У Юсуповой не меланхолия (в её замкнутом времени-повторении), но траур и оплакивание, через которые происходит возвращение жертвам их зыбкой субъектности (здесь я исхожу из того, что нет субъекта, который бы не был зыбок).

Она производит «освобождающий монтаж», преломляя судебный документ таким образом, чтобы открыть субъектность жертвы преступления. При этом сохраняется двойственность, гибридность субъекта самого поэтического текста («я», проступающее в монтаже) – родовая черта документального поэтического письма[4].

Документ и архив сами по себе искажают реальность, что-то всегда остаётся за их границами, событие не воспроизводится в полном объёме. Достоверность документа относительна. В частности, судебный протокол – сам по себе инструмент власти и насилия, исключающий эмпатию и аффект. Следуя этому протоколу, «Приговоры» показывают, что у преступников и судей есть имена, а у жертв обычно лишь инициалы. Суд – тоже ритуал, не менее ужасный и странный, чем «Ритуал С-4». И этот ритуал выносит за скобки саму природу насилия: мы видим набор фактов, но так и не узнаём, почему всё произошло. Язык суда опустошает и выхолащивает, лишает жертву субъектности, насилуя её ещё раз. Юсупова не может это изменить – но может чередой повторов и смещений высвободить из ритуального судебного заборматывания Событие, Историю, прорыв к Реальному. Вместе с проблематизацией самой возможности справедливого суда этот прорыв открывает перспективу ужаса и сочувствия.

Жак Деррида говорит об «архивной лихорадке», «компульсивном, повторяющемся и ностальгическом желании, устремлённом к архиву»[5] – и о том, что это желание никогда не удовлетворит нас, потому что, «согласно Деррида, архивы документируют скорее смерть, нежели жизнь»[6]. Джозеф Харрингтон, обращаясь к опыту англоязычной документальной поэзии, оспаривает этот подход, говоря про «жгучее и плодотворное желание преследовать границы самого архива – чтобы либо их ухватить, либо заставить отступить», потому что «наивысший предел желания архива – понимание, что за уходящим горизонтом, который и есть граница архива, следует желание угнаться за ним и отодвинуть его так далеко, как это возможно»[7]. Юсупова не хочет документировать только смерть – и расширяет свой архив до сопереживания, до аффекта. Но дисциплина документа удерживает аффект от безграничного изливания, а читателей – от режима «захвата аффектом».

Осторожно проходя между опасностями, подстерегающими документальное письмо и поэтическое травмоговорение, между риском заново объективировать жертву и риском присвоить себе чужой голос, – Лида Юсупова превращает мёртвое в живое, приговор – в плач. Другие Юсуповой теперь внутри нас – и таким образом они живы.

Что такое «Приговоры»

Цикл стихов «Приговоры» – это тексты, все слова в которых – из приговоров российских судов 2012–2017 годов. Я нашла приговоры в Интернете, где они выложены на юридических сайтах, таких, как Государственная автоматизированная система Российской Федерации «Правосудие» и «Судебные и нормативные акты РФ».

Очень важно отметить, что один из приговоров – приговор судьи Е. И. Полозкова – первый и единственный в истории России приговор за убийство по мотиву «неприязни к лицам нетрадиционной сексуальной ориентации» (насколько мне известно). Приговор был оглашён 5 июня 2012 года в маленьком суде станицы Северской Краснодарского края – в самый разгар гомофобной кампании местного губернатора Ткачёва, когда все местные СМИ были наполнены пропагандой ненависти к геям, лесбиянкам и транссексуалам. Две недели спустя, 20 июня 2012 года, закон о защите детей от «нетрадиционных половых (интимных) отношений (гомосексуализма)» был принят законодательным собранием Краснодарского края, губернатор Ткачёв тогда произнёс с трибуны: «В гробу мы видали либеральные ценности», этот гроб облетел все российские новости; о суде, о приговоре, даже о самом преступлении нигде и никогда не сообщалось.

1

Другие в лирическом тексте: Опрос. // Воздух: Журнал поэзии. – 2016. – № 2. – С. 214.

2

Там же.

3

Там же.

4

Лехциер В. Л. Экспонирование и исследование, или Что происходит с субъектом в новейшей документальной поэзии // Новое литературное обозрение. – 2018. – № 150. – С. 229–250.

5

Цит. по: Соболева И. Сны о «Градиве» и Градиве // Частный корреспондент. – 6 июня 2012 г. Режим доступа: http://www.chaskor.ru/article/sny_o_gradive_i_gradive__28379

6

Борковская Г. Парадокс существования после Холокоста / Пер. с польск. А. Нехая, И. Адельгейм // ПАМЯТЬ vs ИСТОРИЯ. Образы прошлого в художественной практике современных литератур Центральной и Юго-Восточной Европы. – М.: Институт славяноведения РАН, 2019. – С. 219.

7

Харрингтон Дж. Docupoetry и желание архива / Пер. с англ. А. Бабичевой // Цирк «Олимп». – 2019. – № 30 (63). Режим доступа: http://www.cirkolimp-tv.ru/articles/849/docupoetry-i-zhelanie-arkhiva