Страница 26 из 27
5. Жуков 21:00–01:30
6. Василевский 21:00–01:30
7. Антонов 21:00–01:30
8. Штеменко 21:00–01:30
9. Рокоссовский 21:00–01:30
10. Булганин 21:00–01:30
11. Черняховский 21:00–01:30
12. Макаров 21:00–01:30
13. Баграмян 21:00–01:30
14. Леонов 21:00–01:30
15. Петров 21:00–01:30
16. Мехлис 21:00–01:30
17. Воронов 21:45–00:30
18. Яковлев ГАУ 21:45–00:30
19. Хрулев 23:10–23:20
20. Новиков 23:20–00:30
21. Федоренко 23:45–00:30
22. Воробьев 00:20–00:30
23. Хрулев 00:45–01:30
24. Воронов 00:50–01:30
25. Новиков 00:50–01:30
26. Яковлев 00:50–01:30
27. Воробьев 00:50–01:30
28. Драчев 00:50–01:30
29. Колесов 00:50–01:30
30. Агинский 00:55–01:30
31. Микоян 02:30–02:30
Последние вышли 02:30 27/V 44»[314].
Характерно, что о присутствии Молотова и Маленкова упоминает лишь сам Рокоссовский. В своей первой статье в «Военно-историческом журнале», в которой он упомянул о споре со Сталиным, он писал: «Сталин дважды предлагал мне выйти в соседнюю комнату, чтобы обдумать предложение Ставки и в соответствии с ним доложить свое решение. Во время второго „продумывания“ в эту комнату вошли Молотов и Маленков. Они неодобрительно отнеслись к тому, что я спорю с самим Верховным главнокомандующим, и настаивали, чтобы я принял предложения Ставки. Я ответил, что убежден в своей правоте и, если Ставка прикажет наносить один удар, буду просить об освобождении меня от командования фронтом»[315].
Со словами Рокоссовского о его споре со Сталиным был крайне несогласен Г.К. Жуков, он в своих воспоминаниях отрицал факт спора: «Существующая в некоторых военных кругах версия о „двух главных ударах“ на белорусском направлении силами 1-го Белорусского фронта, на которых якобы настаивал К. К. Рокоссовский перед Верховным, лишена основания. Оба эти удара, проектируемые фронтом, были предварительно утверждены И. В. Сталиным еще 20 мая по проекту Генштаба, то есть до приезда командующего 1-м Белорусским фронтом в Ставку»[316].
Однако, Г.К. Жуков не точен в отношении того, что 20 мая «оба удара уже были утверждены». Ранее уже отмечалось, что «Замысел…» Генштаба был сильно скорректирован. Более того, в проекте нет двух ударов, а есть удар по сходящимся направлениям. Кроме того, вопрос использования механизированного корпуса, судя по карте от 24 мая, до 22 мая даже не обсуждался (Рокоссовский лишь в последний момент наносит на карту его действия), а в самом «Замысле…» нет ни слова про главный и вспомогательный удар. При этом, по «Замыслу…», 28-я армия находится в резерве Ставки, словно в соответствии с планом Рокоссовского от 12 мая, когда она должна была быть введена под Бобруйском после успеха 3-й армии, то есть фактически лишь на втором этапе операции. 28-я армия будет передана лишь 27 мая, сразу после совещания в Ставке. То есть говорить о том, что ранее армия не передавалась из-за того, что была, например, недоукомплектована, – нельзя.
Скорее всего, оппоненты Рокоссовского в Ставке действительно настаивали на том, чтобы все силы (и мехкорпус, и 28-ю армию) использовать на участке 3-й армии. При этом член военного совета фронта Телегин[317] утверждает, что именно Ставка ориентировала штаб 1-го БФ на нанесение одного главного и одного вспомогательного ударов, а начальник тыла 1-го БФ Антипенко упоминал, что Жуков до самого конца не верил в успех наступления в болотистой местности[318]. Также в «Замысле…» есть и удар 48-й армией вдоль восточного берега Березины, соответственно, есть все основания полагать, что в «Замысле…» отражен именно план Рокоссовского от 12 мая, расширена лишь полоса наступления 65-й армии на вспомогательном направлении.
В подтверждение слов Рокоссовского и его версии о споре со Сталиным говорит и тот факт, что в записях, сделанных в служебных тетрадях заместителем командующего бронетанковыми войсками Красной армии Н. И. Бирюковым, значится:
«24 мая 1944 г.
Указания тов. Сталина, полученные тов. Я. Н. Федоренко
1. И. Д. Черняховскому передать корпуса А. С. Бурдейного и Обухова.
2. К. К. Рокоссовскому передать Бахаре[о]ва, Кривошеина»[319].
То есть 24 мая Рокоссовскому уже передавались 1-й механизированный корпус Кривошеина и 9-й танковый корпус Бахарова, указанные в «Замысле…» от 20 мая. Передавались корпуса и 3-му Белорусскому фронту И. Д. Черняховского, который даже согласноисториографии, в Ставку ВГКеще не прибыл.
Лишь 29 мая будет отдано указание насчет 1-го гв. танкового корпуса Панова о его передаче Рокоссовскому. И лишь в ночь на 27 мая, в 3:30, сразу после вечернего совещания в Ставке 26-го числа, поступит указание о передаче 28-й армии[320], в этот же день будет издан приказ НКО об усилении 16-й воздушной армии четырьмя авиационными корпусами и двумя авиадивизиями (всего пять истребительных авиадивизий, три – штурмовых и три – бомбардировочных)[321]. Еще позже, в начале июня, поступит указание о передаче в состав фронта 4-го гвардейского кавалерийского корпуса И. Плиева. То есть все части, которые дополнительно будут запрошены Рокоссовским в плане от 24 мая, будут выделяться лишь после совещания в Ставке ВГК 26 мая, а все части, указанные в «Замысле…» от 20 мая, к моменту совещания уже будут выделены.
Из всего вышеизложенного сделаем вывод: в связи с расширением плана, невозможностью наступления силами 48-й армии вдоль западного берега Березины, в связи с поставленной задачей наступать вдоль северного края Полесья на Слуцк и Барановичи Рокоссовский посчитал необходимым не просто окружить группировку противника (якобы теперь уже западнее Бобруйска), а нанести именно два удара. Притом обе ударные группировки не сходились друг с другом, они выполняли параллельно две разные задачи, одна наступала на Минск, вторая – на Барановичи. И самое главное – к 24 мая план операции утвержден еще не был.
Баграмян пишет: «Хорошо помню, что вопреки предложению Генерального штаба – нанести войсками фронта мощный удар только на одном участке прорыва – Константин Константинович весьма обоснованно решил создать две ударные группировки, которым надлежало прорвать оборону противника на двух участках, чтобы последующим наступлением в глубь обороны окружить и разгромить главную группировку противника. Это предложение командующего решительно поддержали Г. К. Жуков и А. М. Василевский, и оно было одобрено Верховным главнокомандующим И. В. Сталиным»[322]. Казалось бы, частично подтверждается написанное Рокоссовским, но выражение «предложение командующего решительно поддержали Г. К. Жуков и А. М. Василевский» вызывает большие сомнения. Если это действительно так, то почему оба маршала столь негативно высказываются о «неточностях» в воспоминаниях Рокоссовского о планировании Белорусской операции?
Складывается впечатление, что последняя фраза отредактирована уже не самим Иваном Христофоровичем. И даже есть некоторые основания так полагать. Уже после войны, для того чтобы мемуары советских военачальников были более достоверны и вписывались в единую картину, не сильно расходясь в трактовке событий, их работы проверялись в Военно-историческом отделе Генштаба, о чем в беседе с автором упомянул служивший в нем в советские годы генерал-майор в отставке В. В. Гуркин. Таким образом, изданные позднее мемуары вполне могли приводиться в соответствие с более ранними трудами. Это относится и к дате совещания. После мемуаров Жукова абсолютно все мемуаристы почему-то называли даты совещаний в Ставке именно 22–23-е число. Хотя, опять же, числа 22–23 мая упоминал ранее и Рокоссовский.
314
На приеме у Сталина… С. 434.
315
Рокоссовский К. К. Два главных удара С. 14.
316
Жуков Г. К. Указ. соч. С. 221.
317
Телегин К. В боях за освобождение Белоруссии С. 83–84.
318
Антипенко Н.А. Указ. соч. С. 25.
319
Бирюков Н. И. Танки – фронту! Смоленск: Русич, 2005. С. 405.
320
ЦАМО РФ. Ф. 48а. Оп. 3410. Д. 11. Л. 344 // Цит. по: Освобождение Беларуси. С. 211.
321
Русский архив: Великая Отечественная: Т. 13 (2–3). Приказы народного комиссара обороны СССР. 1943–1945 гг. М.: Терра, 1997. С. 281–282.
322
Баграмян И. Х. Указ. соч. С. 300.