Страница 20 из 27
– При коллективизации мы потеряли не меньше.
– Я так и думал, – произнёс в ответ Черчилль. – Ведь вы имели дело с миллионами маленьких судеб.
– С десятью миллионами, – внезапно признался вождь. – Всё это было очень скверно и трудно, но необ-
ходимо. Основная их часть была уничтожена своими батраками.
В 30-е годы жизнь в Осташкове, как и повсюду на широких просторах необъятной страны, становилась всё лучше и веселее. Советские люди не знали другой такой страны на свете, где человек дышал так вольно и счастливо.
Вместе с народом праздновала новые победы и величественные достижения семья Емельяна Игнатьевича. Не могли не нарадоваться родители на успехи подрастающих детишек – Максима и Дины. Оба на пятёрки с редкими четвёрками учились в школе, с лучшими показателями среди комсомольцев готовились к труду и обороне. По мере возможности отец прививал сыну любовь к семейному хобби – искусству работы с деревом.
На политинформациях в их классах дети могли чётко и без запинок доложить, каким образом великому Сталину удалось разгромить левую и правую оппозицию, отстояв единственно верное ленинское учение от нападок идейных противников. Комсомол утвердился в роли боевого подспорья большевиков. Вместе с партией во главе с ленинско-сталинским ЦК колебалась и молодёжь, и весь советский народ.
По оппортунистам всех мастей вёлся беспощадный огонь. ВКП(б) во главе с великим Сталиным последовательно избавляла советский народ от иностранных агентов, затесавшихся в ряды строителей коммунизма. Этих вредителей вдохновлял и финансировал империалистический Запад.
Ближе к апогею благословенной жизни, который знаменовал 1937 год, в городе появилась «эмка» с чёрным кузовом. Вскоре компанию ей составили две полуторки, переделанные в крытые повозки того же устрашающего смоляного цвета. Только спустя годы разоблачителям врагов народа придёт в голову замаскировать свой фирменный автотранспорт в благородные фургоны «Хлеб», «Мясо» и «Мороженое». А тогда автомобили для перевозки арестованных, прозванные «чёрными воронами» или, проще, «воронками», разъезжали по ухабам отечества открыто,
не стесняясь и, разумеется, на привилегированных условиях, какие впоследствии достанутся их наследникам – транспорту со спецсигналами.
Расступались перед ними и обеспечивали проезд все остальные единицы моторизованной техники социализма. На необустроенных улицах её становилось всё больше. В Москве, Твери, переименованной в Калинин, как и сотнях других больших и малых городах Советского Союза, тысячи семей, ложась спать, тревожились, не окажется ли сегодняшняя ночь в мягкой постели последней в их жизни, не подъедет ли после полуночи к подъезду машина с чёрным кузовом.
Песенку эту незамысловатую будут распевать ещё много поколений – наследников советских людей 30-
х годов.
После упразднения ОГПУ его полномочия передали Главному управлению государственной безопасности наркомата внутренних дел, где с глубоко почитаемыми погонами капитана на плечах продолжал службу Емельян Игнатьевич Селижаров. В то памятное время пришлось осташковским гэбистам потрудиться что есть мочи.
Наступил решающий час, кульминация многолетнего боя с врагами народа. Партия требовала видимых результатов. И осташковцы не опозорились. Свыше половины арестованных в районе составили жители деревни. Недобитыми кулаками, замаскировавшимися эсерами и кадетами занимались с особой тщательностью.
Из Калинина поступали достаточно расплывчатые инструкции, поэтому пришлось проявить революционное чутьё, чтобы с точностью до запятой исполнить указания по установленному партией и правительством лимиту арестов. Труднее было расслоить врагов народа на
категории – первую, расстрельную, и вторую, либеральную, на отправку в лагеря. В конечном итоге и здесь всё устроилось.
Тройка новообразованной Калининской области в составе начальника УНКВД Домбровского Вячеслава Ромуалдовича, первого секретаря обкома ВКП(б) Рабова Петра Гавриловича и прокурора области Назарова Лазаря Яковлевича в 1937-38 годах в соответствии с разнарядкой рассмотрела дела 17 тысяч арестованных и приговорила 5 тысяч к высшей мере наказания – расстрелу. Всех остальных, за единичными исключениями, тройка отправила на длительные сроки заключения в ГУЛАГ. Приговоры на казнь приводились в исполнение прямо в здании областного УНКВД.
В ликвидационные списки попали и некоторые из бывших коллег Емельяна. Арестованного и подлежавшего расстрелу Якова Лазаревича Герцина Емельян благословил на проводы в калининскую тюрьму его же словами: «Назвался, Яша, груздем – полезай в кузов». Боголюбова-Огорева приговаривали к 10 годам заключения. Именно это решение Емельян воспринял как самое справедливое, хоть чуточку компенсирующее сфабрикованное дело отца.
Незавидная участь ожидала вскоре и самих палачей области. Ещё на пике поисков и разоблачений вредителей расстреляли главного чекиста Домбровского и главного партийца Рабова. Выжил и переродился в адвокаты только областной прокурор Лазарь Назаров, хотя и ему довелось испытать на себе переменчивое настроение родной партии. На всю оставшуюся жизнь зазубрил капитан ГБ Селижаров ставшую крылатой истину француза Жоржа Дантона: «Любая революция пожирает своих детей». В справедливости этой формулы на опыте родного отечества он убедится ещё не раз.
В феврале 37-го, в самом начале периода, который впоследствии назовут «большой террор», Емельян вместе с группой других «передовиков производства» из Осташкова удостоился чести отправиться в Калинин на встре-
чу с маститым германским писателем Лионом Фойхтвангером. Тот как раз завершал свою историческую поездку в Советский Союз и получил аудиенцию у самого Сталина. Всесоюзный староста Калинин уговорил его выступить перед активом области его имени. Кто такой этот писатель с тяжёлой для произношения фамилией и чем он известен, Емельян, как, впрочем, и другие, не знал. Но уже по ходу речи знаменитости, которая едва ли не после каждой фразы прерывалась бурными, продолжительными аплодисментами, всё стало ясно.
Простыми и трогательными словами писатель рассказывал, как десятки, сотни миллионов простых людей во всём мире, а прежде всего на загнивающем Западе, восторгаются необычайно высокими достижениями социалистического строительства и завидуют блаженной жизни советского народа, которая из года в год становится всё краше и краше. И что самое удивительное – больше всех разницу между беспросветным прошлым и счастливым настоящим ощущают не где-нибудь, а как раз в чуде из чудес, уникальном творении нового общественного строя – советских колхозах, которые, по неусыпным наблюдениям немца, ведут сельское хозяйство разумно и с возрастающим успехом.
Весь зал затаил дыхание, когда из уст гостя прозвучало, наконец, любимое имя. Имя того, чей огромный портрет занимал половину задника сцены. Ни в одном государстве на планете Земля нет, по словам писателя, такого выдающегося руководителя, как товарищ Сталин.
– Гордитесь ли вы, калининцы, своим отцом нации? – риторически вопрошал оратор.
Зал ответил всеобщим вставанием и громом рукоплесканий.
– Я, – продолжал Фойхтвангер, – был поражён удивительной простотой и скромностью вашего величайшего из всех великих вождя, непревзойдённого математика и грандиозного психолога, его деликатным, нежным обхождением даже с озлобленными противниками. Я с удовольствием присутствовал на одном из заседаний про-
цесса против антисоветского троцкистского центра. И у меня не возникло ни малейших сомнений в виновности осуждённых. Если это вымышлено или подстроено, то я не знаю, что тогда правда.
Когда из гнетущей атмосферы изолгавшейся демократии и лицемерной гуманности попадаешь в чистый курортный воздух Советского Союза, дышать становится легко, – проникновенно констатировал гость с тлетворного Запада. – Как приятно после кощунственного несовершенства западного устройства лицезреть такое гениальное произведение высшего человеческого разума, которому от всей души хочется сказать: да, да, да!