Охота на императора

Еремин, загоревшийся теми же зрительными образами, что и Лузгин, бесцеремонно отодвинул его от окна и принялся вглядываться в туман.

– Так вот, Георгий Саввич, справа идет состав. Пусть даже вы каким – то образом понимаете, в каком вагоне ваша цель. Как вы сообщите вниз, взрывнику?

– Только крикну.

– У вас на подачу команды зазор от трех до пяти секунд. А это – два вагона, даже если поезд сбавил ход.

– Отлично! То есть, шансов было не так уж много?

– Георгий Саввич, шансов вообще не было. Императорский состав пошел первым от самого Мелитополя. А информатор заговорщиков сообщил им, что император едет во втором поезде в четвертом вагоне.

Лузгин, запустив руку во внутренний карман, извлек бумагу, сложенную вчетверо. Тряхнув ее рукой, он передал телеграмму Еремину.

«Пшеница тут сто́ит по два рубля, мы продаем по четыре» – вслух зачитал стажер.

– Государь должен был ехать во втором поезде, в четвертом вагоне.

– Поразительно… Это настоящий заговор… – молодой человек платком промокнул внезапно покрывшийся каплями пота лоб.

– Мне приятно работать с умными людьми, Георгий Саввич. Итого, имеем что? Сколько их было?

– Здесь минимум, шестеро, и еще сообщник в…

– Симферополе. Телеграмма на этот адрес была отправлена оттуда. Имя отправителя вымышлено, конечно, но получатель – Сухорукова. Итого, шестерых персонажей мы уже видим.

– Примите мое восхищение. Леонид Павлович… – Еремин спрятал платок. – Вы не горный инженер. Как я могу к вам обращаться? Не ставьте меня в неловкое положение.

– Пусть я буду для вас капитаном. Ваши предположения имеют под собой основания. Горное и металлургическое дело я изучал факультативно, по мере необходимости. Учителя, кстати, у меня были замечательные!

– С вами приятно иметь дело. До сих пор бумаги, рапорты делали мою работу невыносимо скучной.

– Рад подкинуть вам еще развлечений, Георгий Саввич! – Лузгин подставил на место табурет, который он отодвинул перед тем, как выглянуть в окно. – Он же здесь стоял? Ваш старший дознаватель ничего не двигал?

– Никак нет, Леонид Павлович…

– Какого роста должен быть человек, который становится на табурет, чтобы дотянуться до окна?

Еремин оценил высоту от пола до оконного проема, затем приставил под него табурет.

– Немногим выше детского. Вершка на два ниже вас, господин капитан…

– С таким ростом, либо в штреке копать, либо с табурета выглядывать в окно. Я выбираю второе, вы как?

– Я соглашусь, конечно… По описанию соседей имеем показания, что Мария Семёновна Сухорукова была роста необычно малого.

– Отлично. Мы с вами уже начали разбирать роли и находить некоторые соответствия между персонажами и актерами. Меня еще кое-что раздражает… Там, внизу, белое пятно глаз режет. Давайте спустимся.

Увлеченный представлением, участником которого он стал, Еремин поторопился спуститься вниз вслед за Лузгиным, приметив в окне Палпалыча, курившего на улице папиросу так же, как и при первом досмотре.

Посчитав, что ему уже нужно принимать активное участие в досмотре, Еремин бодрым шагом ступил на лестницу, но, преодолев пару скрипучих и старых ступеней, остановился, чтобы присмотреться к обстановке.

Перила, со временем отполированные ладонями прежних хозяев, возрастом дерева приблизительно соответствовали почти всем предметам интерьера. Старый сундук, переживший, судя по всему, не одну хозяйку, покоился между входной дверью и печью, продавив за многие годы половые доски, а щеколда его, побитая волдырями ржавчины, казалось, помнила языки пламени пожара 1812 года.

Оконные рамы, изнутри тщательно оскобленные стеклом, плотно прилегали друг к другу, но давно не открывались – изнутри даже не нашлось ручек. Очевидно, что новые постояльцы, заехавшие осенью, берегли тепло, а прежняя хозяйка (мещанка в возрасте) берегла от сквозняков поясницу.

Большой стол из грубо отесанной, сучковатой доски при взгляде сверху производил впечатление лакированного, настолько гладкой была его поверхность, пропитанная пятнами от пищи и натертая холщовыми рукавами многих поколений.

Ровесниками стола можно было считать и обе лавки, ножки которых на углах своих от времени скруглились – скорее всего, детвора, пока не видят старшие, как обычно, частенько любила на них раскачиваться.

Печь, видевшая побелку несколько лет назад, была сложена добротно, но имела явные признаки разрушения – несколько трещин змейкой расползались у ее основания, возле подпечья.

Красный угол, по традиции расположенный по диагонали от печи на восточной стороне дома, тоже имел все признаки долголетия. Полочка, на которой аккуратно были выставлены лики Спасителя, Богородицы и святителя Николая, крепилась к стене много лет назад – следы побелки впитались в дерево по краю многими слоями.

Деревянный пол, вытоптанный у порога, возле печи и под столом, похоже, и вовсе ни разу не менялся. Его лишь шлифовали, придавая сухому дереву естественный оттенок, а помещению – большую свежесть.

Рассматривая серый от грязи, нанесенной из подвала, пол, Еремин зацепился взглядом за вызывающе светлое пятно. Под правую переднюю ножку этажерки, явно отличавшуюся длиной от остальных трех, была подложена сложенная в несколько раз картонка, дразнящая взгляд своей чистой белизной.

Лузгин едва поспел за своим расторопным коллегой, по дороге кинув взгляд на соседний с этажеркой подоконник, где на фоне нетронутой пыли в дневном свете отчетливо виднелся круглый отпечаток дна банки.

Еремин с победным возгласом: «Вот она!» нагнулся к полу и выдернул из-под ножки необычно белую, совершенно не испачканную в отличие от остального пола картонку, свернутую вчетверо.

Взгляд Лузгина тут же зацепился взглядом за стеклянную банку, стоящую на самой последней полке в углу.

Вытащив картонную подкладку, Еремин нарушил хрупкое равновесие конструкции: верхние крепления легко отошли от стены, этажерка под весом банки, заполненной какой-то прозрачной массой, начала падать.

– Эх! – громкий крик сбоку заставил стажера вздрогнуть.

Лузгин, подпрыгнув, схватил банку, которая, медленно наклонившись вместе с полкой, уже стала валиться на голову Георгия Саввича, после чего оставил ему самому возможность испытать на себе все прелести общения с неустойчивой мебелью. Этажерка, лишь для вида прикрепленная к стене, обрушилась на рефлекторно присевшего стажера, издавая пренеприятный треск и грохот.

– И что же там написано? – Лузгин держал банку на вытянутых руках, немного над собой, замерев в том положении, в котором он её поймал.

Не издавая ни звука, стажер расправил спину, подавив в себе желание взвыть от боли – гвоздь таки распорол ему бок вместе с новым пальто, которое намедни матушка подарила ему на день рождения.

Картонка представляла из себя сложенную в четверо крышку от коробки эклеров «Трюдо», с обратной стороны которой размашистым почерком был написан некий текст.

– Как думаете, Георгий Саввич, эклеры входили в меню псковской мещанки, что проживает в такой нужде? Огласите, коллега, это нам с вами записка… – по прежнему, держа на вытянутых руках банку с прозрачной, желтоватой и немного вязкой жидкостью, Лузгин заинтересованно заглядывал в картонку, исписанную карандашом.

Еремин громко и четко продекламировал содержимое записки: «Прочёл? Наши аплодисменты. До встречи», после чего вопросительно взглянул на капитана.

– Вот видите, Георгий Саввич, в нашем деле требуется осторожность, – Лузгин поднял банку так, чтобы рассмотреть донышко, покрытое по всей окружности рифленым рисунком. Такой же рисунок отпечатка виднелся на подоконнике – банка долгое время стояла именно там. Еремин сообразил это моментально, только капитан глянул в ту сторону. Лузгин аккуратно поставил банку на пол, после нагнулся, чтобы уловить запах.

– Холодно. Слишком холодно, не пахнет, – Лузгин коснулся поверхности маслянистой жидкости мизинцем, после чего решился её попробовать.

Моментально ощутив жгучий вкус, капитан, глядя на своего нового напарника, бесстрастно констатировал: