Золотой теленок

Прямо перед ним на секунду остановилась девушка. Задрав голову, она посмотрела на блестящий циферблат почтамтских часов и пошла дальше. На ней было шершавое пальтецо короче платья и синий берет с детским помпоном. Правой рукой она придерживала сдуваемую ветром полу пальто. Сердце командора качнулось еще прежде, чем он узнал Зосю, и он зашагал за ней по мокрым тротуарным плитам, невольно держась на некоторой дистанции. Иногда девушку заслоняли прохожие, и тогда Остап сходил на мостовую, вглядываясь в Зосю сбоку и обдумывая тезисы предстоящего объяснения.

На углу Зося остановилась перед галантерейным киоском и стала осматривать коричневые мужские носки, качавшиеся на веревочке. Остап принялся патрулировать неподалеку.

У самой обочины тротуара жарко разговаривали два человека с портфелями. Оба были в демисезонных пальто, из-под которых виднелись белые летние брюки.

-- Вы вовремя ушли из "Геркулеса", Иван Павлович, говорил один, прижимая к груди портфель, - там сейчас разгром, чистят, как звери.

-- Весь город говорит, -- вздохнул другой.

-- Вчера чистили Скумбриевича, -- сладострастно сказал первый, -- пробиться нельзя было. Сначала все шло очень культурно. Скумбриевич так рассказал свою биографию, что ему все аплодировали. "Я, говорит, родился между молотом и наковальней". Этим он хотел подчеркнуть, что его родители были кузнецы. А потом из публики кто-то спросил: "Скажите, вы не помните, был такой торговый дом "Скумбриевич и сын. Скобяные товары"? Вы не тот Скумбриевич? "

И тут этот дурак возьми и скажи: "Я не Скумбриевич, я сын". Представляете, что теперь с ним будет? Первая категория обеспечена.

-- Да, товарищ Вайнторг, такие строгости. А сегодня кого чистят?

-- Сегодня большой день! Сегодня Берлага, тот самый, который спасался в сумасшедшем доме. Потом сам Полыхаев и эта гадюка Серна Михайловна, его морганатическая жена. Она в "Геркулесе" никому дышать не давала. Приду сегодня часа за два до начала, а то не протолкаешься. Кроме того, Бомзе...

Зося пошла вперед, и Остап так и не узнал, что случилось с Адольфом Николаевичем Бомзе. Это, однако, нисколько его не взволновало. Начальная фраза разговора была уже готова. Командор быстро нагнал девушку.

-- Зося, -- сказал он, -- я приехал, и отмахнуться от этого факта невозможно.

Фраза эта была произнесена с ужасающей развязностью. Девушка отшатнулась, и великий комбинатор понял, что взял фальшивый тон. Он переменил интонацию, он говорил быстро и много, жаловался на обстоятельства, сказал о том, что молодость прошла совсем не так, как воображалось в младенческие годы, что жизнь оказалась грубой и низкой, словно басовый ключ.

-- Вы знаете, Зося, - сказал он, наконец, -- на каждого человека, даже партийного, давит атмосферный столб весом в двести четырнадцать кило. Вы этого не замечали?

Зося не ответила.

В это время они проходили мимо кино "Капиталий". Остап быстро посмотрел наискось, в сторону, где летом помещалась учрежденная им контора, и издал тихий возглас. Через все здание тянулась широкая вывеска:

ГОСОБЪЕДИНЕНИЕ РОГА И КОПЫТА

Во всех окнах были видны пишущие машинки и портреты государственных деятелей. У входа с победной улыбкой стоял молодец-курьер, не чета Паниковскому. В открытые ворота с дощечкой "Базисный склад" въезжали трехтонные грузовики, нагруженные доверху кондиционными рогами и копытами. По всему было видно, что детище Остапа свернуло на правильный путь.

-- Вот навалился класс-гегемон, -- сказал Остап печально, - даже мою легкомысленную идею-и ту использовал для своих целей. А меня оттерли, Зося. Слышите, меня оттерли. Я несчастен.

-- Печальный влюбленный, -- произнесла Зося, впервые поворачиваясь к Остапу.

-- Да, -- ответил Остап, -- я типичный Евгений Онегин, он же рыцарь, лишенный наследства советской властью.

-- Ну, какой там рыцарь!

-- Не сердитесь, Зося, Примите во внимание атмосферный столб. Мне кажется даже, что он давит на меня значительно сильнее, чем на других граждан. Это от любви к вам. И, кроме того, я не член профсоюза. От этого тоже.

-- Кроме того, еще потому, что вы врете больше других граждан,

-- Это не ложь. Это закон физики. А может быть, действительно никакого столба нет и это одна моя фантазия?

Зося остановилась и стала стягивать с руки перчатку серочулочного цвета.

-- Мне тридцать три года, -- поспешно сказал Остап, -возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор? Учения я не создал, учеников разбазарил, мертвого Паниковского не воскресил, и только вы...

-- Ну, до свиданья, -- сказала Зося, -- мне в столовку.

-- Я тоже буду обедать, -- заявил великий комбинатор, взглянув на вывеску: "Учебно-показательный пищевой комбинат ФЗУ при Черноморской Государственной академии пространственных искусств", -- съем какие-нибудь дежурно-показательные щи при этой академии. Может быть, полегчает.

-- Здесь только для членов профсоюза, -- предупредила Зося.

-- Тогда я так посижу.

Они спустились вниз по трем ступенькам. В глубине учебно-показательного комбината под зеленой кровлей пальмы сидел черноглазый молодой человек и с достоинством смотрел в обеденную карточку.

-- Перикл! - еще издали закричала Зося. - Я тебе купила носки с двойной пяткой. Познакомьтесь. Это Фемиди.

-- Фемиди, -- сказал молодой человек, сердечно пожимая руку Остапа.

-- Бендер-Задунайский, -- грубо ответил великий комбинатор, сразу сообразив, что опоздал на праздник любви и что носки с двойной пяткой-это не просто продукция какой-то кооперативной артели лжеинвалидов, а некий символ счастливого брака, узаконенного загсом.

-- Как! Разве вы еще и Задунайский? - весело спросила Зося.

-- Да, Задунайский. Ведь вы тоже уже не только Синицкая? Судя по носкам...

-- Я -- Синицкая-Фемиди.

-- Уже двадцать семь дней, - заметил молодой человек, потирая руки.

-- Мне нравится ваш муж, -- сказал рыцарь, лишенный наследства.

-- Мне самой нравится, -- ответила Зося запальчиво.

Пока молодые супруги ели флотский борщ, высоко подымая ложки и переглядываясь, Остап недовольно косился на культплакаты, развешанные по стенам. На одном было написано: "Не отвлекайся во время еды разговорами. Это мешает правильному выделению желудочного сока". Другой был составлен в стихах: "Фруктовые воды несут нам углеводы". Делать больше было нечего. Надо было уходить, но мешала неизвестно откуда подоспевшая застенчивость.