Ватник

«Мария Целеста»…

– К Эйхелю так к Эйхелю, – вздохнул Ватник. – Жарища сегодня, хуже вчерашнего. Хоть бы дождь вмазал. Знали бы, что никого не встретим, на моей машине бы по улицам и катались, там хоть кондиционер.

– Точно, катались бы, – хмыкнул Шлёма. – Таки до первого снайпера. Пешком надо, ножками. Чему тебя только в твоих парашютистах учили. Вот в наше время…

Эта тема была бесконечной – сравнение Советской армии с песмарийской пародией на вооруженные силы стало коньком старого… ювелира. Но пародия пародией, а против ополчения Кавинской Республики – и это враг. Серьёзный, опасный, куда более обученный, чем набранные с бору по сосенке отряды.

– Да знаю я, – отмахнулся Ватник. – Потому и идём ножками. Жарко просто.

Ещё одна собака, у самого магазина, даже отвязывать не стали поводок от ярко горевших на солнце полированных поручней, там и упокоили несчастного добермана – вон морда торчит, острая, характерная.

Кто? А неизвестно кто. И где, мать вашу, люди?!

Дрон и Ворон – вторая половина разведгруппы уже ждали возле чёрного хода в магазин – широких дверей, через которые заносили товары. Грамотно устроились, не на виду, контролируя каждый свой сектор огня, и в тенёчке, что немаловажно по погоде.

Ватник махнул рукой – на прямой видимости в рации нужды не было.

– Это, что ли, замок? – уточнил он у напарника, глядя на нависавшее над магазином причудливое строение. Три этажа, вычурные башенки по бокам, острая крыша. Натуральная Германия, того и гляди кто-нибудь выглянет с балкончика и скажет… Смотря кто, конечно, высунется: если мужик с пулемётом, то гаркнет: «Хальт!», а если Рапунцель какая – может и волосами тряхнуть, томно глядя на четырёх потных мужиков.

– Таки да.

С подачи Шлёмы это «таки да» прицепилось ко всей группе, делая их – особенно в эфире – похожими на слёт одесских торговцев. Эдакие пикейные жилеты из «Золотого телёнка», только в камуфляже и небритые.

Окна, кстати, что в магазине, что в замке целы везде. Да и по всему маршруту ни малейших признаков безобразия, если бы не мёртвые псины.

Вблизи замок поражал воображение. Ведь денег стоит немеряных каждая фитюлька – и кирпич, и высокие готические окна на заказ (не какой-нибудь сраный пластик, как у него дома), основательные, деревянные, на верхних этажах с витражными стёклами. Да одна ограда из переплетенных кованых змей – произведение искусства. Широко живёт господин Эйхель.

– А он – кто? – спросил Дрон, тоже удивлённый роскошью. – Ну, в смысле, хозяин этой богадельни – кто?

– Там таки всего много… – рассмеялся Шлёма, не забывая, впрочем, оглядываться по сторонам в поиске противника. – Ну, по слухам, доля в нашей кавинской нефтянке, магазины и здесь, и в Хориве, какие-то шашни с олигархами оттуда. – Он махнул короткой толстой рукой на восток. – Богатый поц, долго рассказывать.

– А чего он в Хорив не рванул, как всё началось? – удивился Ворон, парень простой как монета в два срибника. И такой же прочный, когда надо, за что и ценился Ватником.

– Да зачем? – в свою очередь поразился Шлёма. – Основной бизнес здесь, приглядывает. Ему наши не страшны, он со всеми договорился, а песмарийцы – тем более. Он в Хориве каждый год праздник нахлобученицы спонсирует, нынешняя власть таких очень любит.

Этим загадочным словом, давшим имя празднику, да и прозвище всем своим приверженцам, но совершенно неведомым за рубежами некогда прекрасной Песмарицы предметом одежды, именовался хитроумный головной убор. С петушиным гребнем сверху, наушниками, собачьими ушами свисавшими по бокам, и весь вышитый нехитрым узором. Вещь яркая, заметная, неуловимо похожая на украшения африканских вождей средней руки. Народное украшение, говорят.

Правда, до последнего времени только музее и увидишь, а потом – раз! – и национальный символ. Становой хребет молодой песмарийской государственности.

– То есть он и здесь хорош, и у нахлов?

– Таки да. Богатый человек, умный. Не чета нам, нищете.

Здесь Шлёма по национальной привычке слегка передёргивал: уж его к нищете отнести было крайне сложно. Но и не важно это всё – иным и терять было что, а всё бросили, а он сам пришёл к Ватнику, подошёл в Кавино при переформировании разведбата и попросился в ополчение. Не из-за ненависти к нахлам, вовсе нет – из любви к Родине.

– В Эрец Исраиль мне поздновато, в Хориве делать нечего, а на Востоке я всегда чужой буду. Буду воевать, Дмитрий.

Так и сказал, хотя Ватник его гнал домой только что не матом – упёрся и всё. А когда немного успокоились все, рассказал – и ВУС, и опыт службы, и пару слов про Афган. Как такого не возьмёшь? Дураком надо быть. Вот и забрал в разведгруппу.

Пока обсуждали хозяина, прошли через открытые ворота. Будка охранника – Дрон заглянул и отрицательно покачал головой, дорожка к входу в замок, засыпанная мелким колотым камнем, необычным здесь, зеленоватым, мерцающим на солнце словно ручей. У Ватника вся квартира меньше стоила, чем покупка и доставка сюда, в Кавинские предгорья такого чуда откуда-то из Италии.

– Идём тихо, – сказал он у входа. – Без причины не орать, огонь только для самообороны, подстрелите кого штатского – голову сниму.

– Только собирались побыдлить, окна побить, водочки из коллекционных ваз дернуть… – тихо откликнулся Дрон, но, встретив бешеный взгляд командира, подобрался и уже громче сказал:

– Так точно! Совсем, Дим, шуток не понимаешь.

– Шутки кончились, боец. До после войны.

Шлёма сзади одобрительно промычал что-то. Хоть сейчас не полез с воспоминаниями о железной советской дисциплине, слава Богу.

До «после войны»… Войны, которой никто не ожидал. Братские народы, нерушимая дружба, то-сё, Песмарица гарантирует всем своим гражданам неуклонное исполнение законов современного демократического государства… Даже ополчение сперва казалось какой-то опереточной затеей: да с кем воевать, с нахлами? До Хорива семь часов на хорошей машине, всё рядом, все ж перемешаны, в семьях и русские, и песмарийцы, и евреи, и молдаване. Начнёшь искать, кто ты сам по национальности, иной раз запутаешься и с ума сойдёшь.

Не бывать никакой войне, мы ж приличные люди.

Сперва, когда задвинутого на своих жадности и глупости президента Буровича грохнули на параде в День Победы, так Кавино только порадовалось: нет, конечно, лучше бы судили и впаяли лет десять, он привычный, всю молодость сидел, но и так – по заслугам.

Потом началось что-то совсем непонятное, во всех бедах обвинили русских, а Кавино… Ну, большинство их здесь, в области. Лет триста пятьдесят, как большинство, а до той поры только дикие горцы шатались, да турки внимательно присматривались: не оттяпать ли лакомый кусок Российской империи.

Не оттяпали, но в двадцатом году прошлого уже века в неясном бреду большевики вручили эти (и не только!) земли Песмарице. А какая разница? Все кругом – победившие пролетарии, нормально и так. Было нормально. Потом Союз рассыпался, а они все здесь остались под непонятно чьим флагом.

Впрочем, понятно чьим. Чужим. Ладно, пока не до истории…

Вошли. Почти профессионально рассыпавшись в стороны, не подставляясь под возможный огонь. Никаких прыжков и ужимок в стиле «зеленых беретов» – это пусть дуракам в кино показывают. Просто вошли.

Огромный холл, от которого в стороны вели двери, центральная лестница на второй этаж, мраморная, покрытая блестящими бронзовыми крепежами ковровой дорожкой. Люстра под потолком, тоже целое состояние.

Тихо.

Спокойно.

Очень… богато, как любит приговаривать Шлёма.

Дрон зачем-то щёлкнул выключателем, висевшим над пуфиками сбоку от входа. Люстра послушно загорелась, почти слепя рассыпающимися в сотнях хрустальных подвесок лучиками света. Ватт на тысячу, не иначе. Целый прожектор, если в пучок собрать.

– Выключи, – поморщился Ватник. – День на дворе, да и слепит, зараза.

В холле никого, Дрон с Вороном пробежались, открывая двери и опасливо заглядывая внутрь, пока Ватник с напарником страховали их снаружи.