Страница 75 из 99
Только бы они не ушли никуда, думает Яна. Только бы не успели проболтаться, что были со мной у четвертой школы.
Ольга с Филькой никуда не ушли. Они торчат на вытоптанном пятачке жирного торфа напротив подъезда, и вместе с ними — высокий белобрысый пацан с оттопыренной губой. Жека. Яна видит, как он закидывает запястье за плечо, задирая локоть, и резко разгибает руку. Что-то блестящее летит в землю. Жека садится на корточки и, по-жабьи подпрыгивая, ведет по земле линию. Ольга стоит над ним, сложив руки на груди и надменно усмехаясь. А с Филькой что-то не так. Красный, как свекла, он неуклюже мостит одну ступню на другую. Иногда его покачивает, и Филька нелепо поводит руками, но странную позу не меняет.
Заметив Яну, он машет рукой и теряет равновесие. Он почти падает, лишь в последний момент успев выставить ногу, и тут же краснеет еще сильнее.
— Заступил! — вопит Жека. — Заступил, вышел!
— Ну и ладно, — говорит Ольга. — Давайте заново, чтобы Янка тоже. Давай, на четыре дели.
Жека выпрямляется и с готовностью затирает ногой линии, разделяющие круг на три неравные части. Все равно Ольга уже отбила почти всю территорию, и шансов выиграть у Жеки нет. Не говоря уже о Фильке. Странно даже, что он сумел сохранить себе кусочек. Обычно Фильке вообще не удается воткнуть ножик в землю.
Наверное, ничего страшного, если напоследок поиграть, думает Яна. Она пытается понять, что будет дома, и натыкается на черноту такую глухую, что она не вызывает никаких чувств. Дальше просто ничего не будет.
Но Ольга с Филькой еще могут увернуться.
— Пойдемте, скажу кое-что, — Яна показывает глазами на Жеку, который, азартно сопя, чертит кончиком ножа новый круг. Ольга вскидывает брови и бросает через плечо:
— Мы щас, ты нарисуй пока.
Втроем они отходят к пустым качелям. Нахохлившийся Филька страдальчески смотрит на Яну, потирая испачканные землей ладони. От тайных разговоров он не ждет ничего хорошего. Ольга снова складывает руки на груди. Внезапно Яне становится страшно: а что, если они подумают, что папа прав? На Яну нападает ступор. Она открывает и закрывает рот, но не может вымолвить ни слова. Ольга нетерпеливо притоптывает ногой, и Яна кое-как выдавливает:
— Вы это… не говорите никому, что вчера со мной были.
Ольга фыркает и закатывает глаза.
— Мы дураки, что ли? — удивляется Филька.
— Нет, — она трясет головой. — Я имею в виду — совсем-совсем не говорите. Никому. Никогда. Они…
Тишину двора нарушает урчание мотора и позвякивание металла. Яна поворачивает голову на звук, и у нее подгибаются колени.
— Никому никогда не говорите, ясно? — скороговоркой произносит она, пока милицейский уазик неторопливо проезжает вдоль дома и тормозит у Ольгиного подъезда.
Она почему-то думала, что папа так не сделает. Она только что искала слова, чтобы объяснить, насколько все серьезно, но сама думала, что все немного понарошку. Глаза затапливает слезами; Яна ничего не может поделать — они просто льются по лицу легкими потоками, сами по себе. Из уазика вылезают четверо: на троих форма, а четвертый одет в легкую светлую ветровку и настоящие джинсы. И у каждого на боку висит по кобуре с пистолетом. Стоя у машины, они настороженно оглядывают двор, подъезд, окна.
Яна обреченно идет навстречу. Вот почему папа велел сидеть дома: не в наказание, а чтобы милиции не пришлось ее искать. Только заставила людей зря терять время… Ей надо быть гордой. Во всех книжках герои идут в тюрьму гордо. Не сгибая спины. В книжках не боятся расплаты. И писать не хотят. Яна старается идти ровно, не поджимаясь и не стискивая ног, хотя ее мочевой пузырь стал огромным и горячим, как бак, в котором теть Света кипятит белье. Наверное, наденут наручники, думает Яна и заранее протягивает сложенные запястьями друг к другу руки.
Глубоко-глубоко в ней сидит облегчение: все кончено. Больше не надо думать, что с ней сделают дома. В тюрьме, наверное, ужасно, зато не надо гадать о том, что будет дальше.
— Девочка, иди поиграй, — раздраженно говорит милиционер в джинсах, и Яна ошарашено замирает с протянутыми вперед руками. — Иди, не мешай. — Он равнодушно отворачивается и смотрит на Ольгу с Филькой, в ступоре застывших у качелей: — И вы двое тоже. Кыш отсюда!
Яна медленно отходит от уазика (под его капотом что-то потрескивает и пощелкивает, и пахнет теплым металлом и бензином). Медленно-медленно идет к расчерченному кругу, над которым застыл Жека с приоткрытым от любопытства ртом. Хочется побежать, но она боится привлечь внимание. Стоит сделать резкое движение, — и они передумают.
— Ты чего такая? — испуганно спрашивает Филька. Яна качает головой, все еще не в силах заговорить.
— Натворила чего, думала, за тобой? — спрашивает Жека, насмешливо ухмыляясь, но в его голосе сквозит удивленное уважение. — Да ты не боись! Ну, отвезут в детскую комнату, наругают там — подумаешь! Менты вообще не такие уж и злые.
— Нельзя говорить «менты», — буркает Филька. — Правильно — «милитоны».
Яна думает: может, он сейчас тоже рассматривает узор, только вместо трещинок в полу у него слова.
— Ты из детского садика, что ли? — удивляется Жека; Филька нагибает шею и становится похож на обиженного быка. — Надо говорить «менты».
Мент-милитон в джинсах коротко кивает остальным, кладет руку на кобуру и, чуть пригибаясь, ловко забегает в подъезд. Трое в форме двигаются следом.
— Щас, наверное, стрелять будут, — хриплым от восторга голосом говорит Жека. — Класс, да? Там, наверное, бандиты засели.
Ольга с презрительным сомнением шмыгает носом.
— Откуда у нас бандиты… — рассеянно бормочет Филька, размышляя о чем-то.
Они слушают, наверное, минуты три, но выстрелы так и не раздаются. Жеке надоедает первому. Он извлекает из кармана складной ножик с рукояткой из зеленой пластмассы, на которой вырезана белочка в окружении сосновых веток. Жека раскладывает его и ловко подкидывает, заставляя вращаться в воздухе. Яна смотрит на него, преследуемая мыслью о совсем другом ноже. Она косится на Фильку с Ольгой и видит, что они думают о том же.
— Ну давайте, что ли, зря чертил? — говорит Жека.
Начать новую партию они не успевают. Двое в форме выводят под руки Жекиного отца. Он в наручниках. Изжеванное, в багровых пятнах и провалах лицо лишено всякого смысла. Он переставляет ноги, как чужие обрубки, просто потому, что его тащат вперед.
— Это не он же! — в гневе вскрикивает Ольга. — Так нечестно! — она дергается вперед. Филька выстреливает рукой с невозможной, неестественной для него ловкостью — но все-таки не успевает. Его пальцы бессильно соскальзывают с запястья Ольги. Мгновение — и она оказывается рядом с милиционером в джинсах. Хватает его за рукав.
— Это не он сделал! — выкрикивает она, и мент недовольно хмурится:
— Чего тебе надо, девочка? Не путайся под ногами.
— Говорю же… — Ольга в отчаянии притопывает ногой, и мент беспокойно шевелит бровями.
— Ты не волнуйся так, — говорит он почти сочувственно. — Разберемся, не надо так переживать. Иди лучше поиграй…
Ольга потрясенно отступает, нервно шмыгая носом; Филька неловко гладит ее по плечу и тут же, залившись краской, прячет руку за спину. Из подъезда выбегает в халате и тапочках Жекина мама с извивающимся свертком на руках. Тапочки то и дело соскакивают с ног, и тогда она слепо шарит босой ступней по асфальту. Ее бледное лицо сосредоточено и отстраненно, как у учителя на весеннем субботнике.
Ольга издает странный утробный звук. Жека, как робот, движется на уазик, сжимая ножик в руке. Его отца тем временем запихивают в машину — только теперь Яна замечает, что заднее окошко в уазике крошечное и забрано решеткой. Один милиционер в форме садится за руль, другой — рядом, на переднее сиденье, решеткой отделенное от заднего — и жекиного отца, сидящего там. Уазик оживает, фырчит и плюется синими облачками выхлопов. Милиционер в джинсах хлопает его ладонью по тупому носу, как большую и злобную, послушную только хозяину собаку, и уазик утаскивает жекиного отца прочь.