Страница 33 из 99
Юрка вздыхает, вытаскивает ключ и тут же, опомнившись, убирает.
— А может, по периметру все-таки, а? — неуверенно спрашивает он. — Сколько еще просидим?
— Глупо. В любой момент рассосется, это не может быть надолго.
— Это уже долго, — тоскливо говорит Юрка, пялясь в молочную белизну, и Нигдеев с отвращением прикрывает глаза.
Звяк. Звяк. Ватная тишина, настолько глубокая, что, кажется, заложило уши.
— Слышишь? — шепчет Юрка. — Ходит кто-то…
Теперь он слышит: близко и в то же время словно издали, из-за непреодолимой стены тумана. Едва уловимый хруст веточки. Почти неразличимое хлюпанье воды, выдавленной изо мха чьей-то ногой.
Нигдеев берет ружье и медленно поднимается на ноги. До рези в глазах всматривается в туман.
— А ну пшел! — рявкает он, и туман жадно сглатывает голос. Нигдеев перестает дышать, даже не вслушиваясь — кожей пытаясь ощутить вибрацию, быстрый топот убегающего животного. — Показалось, — он опускается на колени и сгребает расползшийся мох под пакет. — Медведь бы дунул — глухой услышал…
— А может, не медведь.
Нигдеев молча крутит пальцем у виска и неуклюже приземляется на свое сиденье. Человек бы ответил… да и не стал бы бродить по болоту в тумане. Не медведь, не человек, — значит, показалось.
Звяк. Звяк. Звяк.
Нигдеев стонет.
— Может, это ёкай, — говорит вдруг Юрка с кривой улыбочкой. — Ну, эта хрень японская, типа привидения. Может, они оставили…
— Больной, вы на меня своих тараканов не стряхивайте, — вяло отвечает Нигдеев, и Юрка издает идиотский смешок.
Не в силах больше смотреть на его глупую физиономию, Нигдеев встает и осторожно ступает в туман. Брезгливость требует отойти подальше, но он не может пересилить себя: кажется, еще шаг — и не найти больше ни каменистый бугорок, ни ружье с рюкзаком, ни Юрку, тревожно сверлящего глазами спину. Нигдеев берется за молнию штанов и понимает, что тот и не собирается отворачиваться. Раздраженно передернув плечами, Нигдеев делает шаг вниз, стараясь запомнить каждый камешек, каждую трещину, каждую веточку брусники. И еще один шаг.
Каменистый склон уходит из-под ног, и Нигдеев летит сквозь пустоту. Как глупо, успевает подумать он, как же глупо.
Белизна тумана становится ослепительной и сверхновой взрывается в голове.
Звяк. Звяк. Звяк. Сознание и забытье сменяются волнами, неотличимые друг от друга, — два белых ничто, вся разница между которыми заключена в этом звуке. Погребенный под туманом мир, лишившийся дыхания, пуст, и единственное движение в нем — призрачное шевеление Юркиных пальцев. Единственный звук — звяканье ключа. Нигдеев не знает, сколько плавает между мирами; в конце концов та реальность, в которой раздражающе звякает ключ, оказывается внизу, и он медленно оседает в нее, как камень на дно.
Голова раскалывается; правое колено стало огромным и горячим, как выброшенный из жерла вулкана булыжник. От боли Нигдеев шипит сквозь зубы.
— Наконец-то! — вскрикивает Юрка. — Ну ты даешь, а? На ровном месте! Там ямка с тарелку, ей-богу, так ты через нее… ффууххх, напугал!
Нигдеев с усилием садится.
— Долго я?
— А не знаю, — Юрка мрачнеет и выпускает из пальцев ключ. Звяк. Нигдеев содрогается. — А как ты думаешь, сколько времени? — с детской надеждой спрашивает Юрка. — Я вот думаю, может, еще даже часа нет. И вроде развеивается уже, да? А то я Наташке пообещал, а сам здесь сижу. А она там ждет. Она даже не орала сегодня, представляешь? А я тут…
Нигдеев прикрывает глаза и видит, что женщина, стоящая у слепого окна, такая же мертвая, как ветер. Туман задушил ее, и теперь она никогда не придет к заброшенной японской землянке, чтобы обнять ребенка со злым напуганным лицом…
Нигдеев вздергивает голову, стряхивая тяжелую дремоту. Юрка бубнит:
— Опять кто-то ходил. Серьезно, я аж за ружье схватился, мало ли, потапыч обнаглел… — он смотрит на бесполезные часы. — Я ей сказал: ты, главное, глупость эту забудь. Это он тебя доводит нарочно, я приду — поговорю с ним по-мужски, мигом свои капризы забудет. В кино сходим, развеешься, там фильм с этим… Делоном, он ей нравится, потерплю, раз такое дело. Обещал к семи быть, как штык… Слушай! — он, вдруг насторожившись, переходит на шепот: — Ходит…
Нигдеев затаивает дыхание. На этот раз шаги отчетливей. Кто-то, невидимый в тумане, но очень близкий, крадется вокруг каменистой плеши. Кто-то почти беззвучный. Только абсолютное безветрие позволяет уловить всхлипы мха под ногами.
Юрка тянется за ружьем. Дуло едва заметно ударяет о камень, и шаги тут же стихают. Нигдеев, выпучив глаза и обливаясь потом, пялится в туман, отчетливо ощущая чужое присутствие.
— Пальну? — одними губами спрашивает Юрка. Нигдеев моргает, приходя в себя.
— Свихнулся, — нормальным голосом говорит он. — А вдруг человек? Мало ли дураков?
— Откуда здесь люди. Либо медведь, либо ёкай. Я бы пальнул, а?
— Ружье положи, — цедит Нигдеев. Туман по-прежнему подступает вплотную, все такой же густой и непроницаемый, но чувство чужого, прячущегося за белой стеной, исчезло.
Нигдеев выуживает из рюкзака термос чая, обернутые в газету котлеты и крошечную, желтую с красным цветком на боку кастрюльку с вареной картошкой. Юрка достает две банки кильки в томате и черный хлеб. Жрать хочется страшно, и ни головная боль, ни нездорово сосредоточенная Юркина физиономия уже не отбивают аппетит. Нигдеев вдумчиво жует, уйдя в себя, смакуя живой, теплый вкус мяса и аромат чеснока, чтобы не видеть ни лица друга, ни белой стены вокруг.
Юрка шумно втягивает в рот килечный хвост и вдруг спрашивает:
— А тебя твоя мелкая любит?
— Конечно, любит, — не задумываясь, отвечает Нигдеев. — Что за вопрос вообще? Я ж ей отец.
— А мой вот… — Юрка вздыхает. — Он вообще какой-то… не знаю даже. Наташка раньше веселая была, а теперь только ревет. Он из нее всю душу высосал, ни спать, ни есть не дает, прям как нарочно. А меня вообще ненавидит. Я его только на руки возьму, а он сразу глаза выпучит и орать, будто я не отец, а леший. Не слушается вообще… Я бы и плюнул, да такого на место не поставишь — он сам тебя потом…
— Дети, — пожимает плечами Нигдеев. — Моя тоже не подарок, а что поделаешь. Воспитываю, как могу. И тебе придется.
— Не, тут другое… — Юрка шевелит пальцами. — Беспокоюсь я. Наташку вон до ручки довел… Сколько времени, как ты думаешь?
Нигдеев качает головой. Слышит, как поскрипывают камни. Волоски на загривке встают дыбом. Голова вот-вот лопнет от напряжения. Кто-то ходит в тумане. Кто-то недобрый. Кто-то, похожий на мелкого, тощего сопляка со злыми глазами…
Нигдеев трясущимися руками вытаскивает из пачки сигарету. Ломает две спички, пытаясь прикурить, но наконец затягивается. Медленно выпускает синеватый дым, мгновенно тающий в туманной мгле. Говорит лупающему глазами Юрке:
— Ты заколебал про своего мелкого ныть. Мерещится уже.
— А может, не мерещится, — тихо отвечает Юрка. — Говорю тебе, это ёкай. Вот мой спиногрыз тоже…
— Что — тоже?! — рявкает Нигдеев.
— Наташку того… теперь за мной пришел.
— Тебе к психиатру пора, ты в курсе? — орет Нигдеев, и Юрка замолкает, нахохлившись.
Нигдеев задремывает, когда Юрка начинает возиться, сбивая сон. Не веря своим глазам, Нигдеев смотрит, как Юрка достает ключ, подносит его к обломку руды. Разжимает пальцы.
Звяк.
— А ну дай сюда! — визжит Нигдеев. Бросается, сжимая кулаки, и тут же, взвыв, хватается за колено и валится на камни. Юрка прижимает ключ к груди, и его желтые глаза становятся большими, как у ребенка. Скрипя зубами, Нигдеев кое-как садится. От боли трясется каждая жилка в теле.
— Да что за ключ вообще? — плачущим голосом спрашивает он, и Юрка сует свою игрушку за пазуху, чтоб не отобрали.
— Так от шкафа ключ, — говорит он. — Я же таблетки в шкафу запер.
— Какие таблетки? — холодеет Нигдеев.
— Да всякие, все, что были. Она же все подряд пыталась выпить. Я ей говорю — ты прекращай эти глупости, я к семи вернусь — поговорим. А таблетки на всякий случай в шкаф убрал.