Забытый мир

Ему сразу вспомнился жуткий сон. И Павел принялся бродить, шатаясь, между деревьями и мёртвыми телами, пытаясь найти хоть кого-то живого. Он тряс их за грудки, пытался отыскать пульс, умолял проснуться. Кричал, что всё это – дурацкий розыгрыш. И что ему совсем даже не смешно! А очень даже жутко!

Снег постепенно становился гуще, а из его рта при дыхании стал исходить пар. Тело, которое так и не отогрелось, вновь начало замерзать.

– Пожалуйста, пусть хоть кто-то будет живым! Мне одному так плохо, так страшно, – шепнул он, без сил падая на колени в начавший образовываться сугроб. – Я больше так не могу! Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю, что. Теряя при этом всех тех, с кем я только успел познакомиться. И заодно теряя себя. Лучше уж смерть, чем такое жалкое, убогое существование!

Он ощущал, как слёзы медленно текут из глаз, замерзая на щеках. И, как ему казалось, превращая его глаза в стекляшки. Он достал свой кинжал и начал машинально ковырять снег, розовый от крови. Лишь пару минут назад он осознал, что кто-то застрелил всех спящих. И только ему удалось погибнуть во сне. И остаться без дырок в теле. Впрочем, предыдущая сквозная рана всё равно куда-то делась…

Пальцы побелели и почти не гнулись, он едва не уронил кинжал. А затем ладонь едва не примёрзла к рукояти.

Диск белого солнца, встающий из-за горизонта, казался вспышкой далёкого взрыва.

– Куда бы я не шёл, все вокруг меня умирают. Но это не я виноват, а эта дурацкая война. Все войны дурацкие, лучше бы взрослые мужчины, как мальчики, продолжали играть в солдатиков, чем уничтожать людей, как противников в играх, – вслух размышлял он, продолжая стоять на коленях на мёрзлой земле, ощущая, что постепенно превращается в снеговика.

– Наверное, Смерть преследует меня. Именно так. И почему-то не в состоянии убить меня, она охотится на тех, кто оказывается рядом со мной.

Ему представилось, что он теперь один на всей планете, которую залила кровь, как глобус в его сне. И что в живых остался только он. Окружённый мертвенным, холодным, звенящем в ушах одиночеством.

– Всё, что я не делаю, всё впустую! Слышишь, папа, у меня не получается добраться до тебя. Я лишь сею семена гибели, но не могу добраться до спасительного убежища. Потому что меня никто не хочет спасать. И я тут один, совсем один!

Через некоторое время, придя в себя и встав с колен не без усилий – на какой-то миг ему даже показалось, что придётся оторвать ноги и оставить их тут – примороженными к земле, он снял одежду с одного из офицеров не ощущая ни малейшего угрызения совести.

Шинель, светлая форма и сапоги – всё отлично сидело на нём, будто было сшито по его меркам. И даже капли крови не портили внешний вид. К тому же ему стало намного теплее.

– Помнишь, папа, ты не хотел, чтобы я вступал в армию. Но сейчас тебя нет рядом, и ты мне совершенно ничего не сможешь запретить. Ты далеко от меня. И, несмотря на то, что в отличие от матушки, ты живой, вы оба сейчас недостижимы, будто небеса. А я в новой форме, почти в армии… Хотя некому было принять у меня присягу.

Положив кинжал обратно в ножны, он нагнулся и подобрал непонятно кому принадлежащий короткий пистолет. Шестизарядный кольт, такой новенький, что было страшно даже его касаться.

Задумавшись, он поднёс дуло заряженного пистолета к виску: – Ну, что, с Богом? Точнее, к Богу? Но меня вряд ли туда примут, – он поднял взор к небесам, серым и скучным. – Да и неизвестно, удастся ли мне погибнуть на этот раз. Но вдруг получится, если сделать это самому? Не попробуешь, не узнаешь, не так ли?

Он задумался, застыв с пистолетом возле виска.

– Нет, я не хочу, – он бессильно опустил руку. – Дохнуть так глупо. Ведь у меня же есть цель: добраться до Будапешта и отыскать там отца. Но, наверное, проще рассчитывать на попадание в рай.

Он спрятал пистолет в кобуру, которую тоже с кого-то снял.

Немного пройдясь, он увидел полуразрушенную церковь и старинное деревенское кладбище.

– Где-то тут должна быть лопата, ну, хоть одна! – сам себе говорил он, стараясь бодро шагать с видом: "Да всё в порядке, ничего не случилось".

Не то, чтобы где-то тут были зрители… Он надеялся, что никто за ним не следил. Но Павлик старался для себя.

– А если я найду лопату, то могу вернуться и похоронить… Хоть кого-нибудь. Хотя бы того солдатика, который меня развлекал.

Возможно, этим я заслужу всамделишную христианскую смерть. И смогу очутиться на небесах, – он задрал голову, но сумел увидеть только бесконечный снег, который ткался между небом и землёй, словно гигантский саван.

Он шёл по кровавому полю, пытаясь осознать, почему заснул так крепко, что пропустил битву и звуки выстрелов. Это если был бой, а не его случайных соратников застрелили по-тихому, во сне. Не то, чтобы он хорошо разбирался в сражениях, но точно знал, что в любом отряде оставляют кого-то на часах, чтобы враг не застал врасплох.

Но так как других трупов, кроме членов этого небольшого отряда, не было, то он так понял, что битва закончилась очень быстро, не успев как следует начаться.

К заброшенной церквушке он шёл спокойно и уверенно, будто выполнял чей-то приказ. Некоторые могилы на старинном кладбище были вскопаны, словно кто-то пытался переквалифицироваться из обычного солдата или крестьянина в гробокопателя. Или планировал подселить к старым костям новых "жильцов" после очередной бойни непонятно кого, непонятно с кем, неясно за что. В общем, белых с красными и против бандеровцев.

– Тут были люди, точно! – воскликнул парень с напускной радостью. – И я их найду. – А потом их убью или они меня. Только я смогу воскреснуть – наверное, а они – нет.

Пошевелив пальцам, чтобы проверить, не отморозил ли он их с концами, Павел с изумлением увидел нечто новое: на указательном пальце правой руки у него появилось кольцо-печатка с расправившим крылья чёрным вороном в золотой короне на серебряном фоне.

– Странно, – вслух произнёс он, сомневаясь в своей вменяемости. Впрочем, не первый раз за прошедшие сутки. – У кого я его экспроприировал, и, главное, зачем? Да и за такое колечко с короной меня точно расстреляют, но сначала палец с кольцом отрежут. Как же ж, корона, значит, намёк на царя-батюшку!

– А вот и ты! Очнулся, наконец, – раздался незнакомый мужской бас.

Парень протёр глаза и уставился на человека, стоявшего среди покосившихся крестов и старых надгробных плит, на которых уже невозможно было хоть что-то прочесть. Почему-то ему подумалось, что именно этот мужик недавно могилы раскапывал.

Это был высокий мужчина, без шапки или другого головного убора, как и сам он. Так как снег вновь усилился, а взметнувшийся ветер бросил ему в лицо целую горсть снежинок, Павел не смог толком разглядеть этого гробокопателя и нарушителя церковных догм.

– Следуй за мной! – приказал мужчина. Почему-то юноша не смог ослушаться, и помчался за ним, словно верный пёс за свистнувшим ему хозяином.

Ветер свистел им вслед, швыряя снег целыми сугробами. Они с трудом отыскали чернеющий в белоснежном безумии вход в наполовину развалившееся здание.

Несмотря на то, что церковь частично обвалилась, внутри оказалось сыро, но теплее, чем снаружи. Окна кто-то изнутри забил досками, но из щелей проникало достаточно утреннего света. Сверху что-то капало, и в наступившей тишине завывание ветра снаружи да звуки капающей воды слышались отдалённо, словно сквозь слой ваты.

Павел подумал, что это у него от воя ветра уши заложило.

– Садись тут куда-нибудь, – незнакомец растерянно оглянулся, а затем указал прямо на пол.

Павел кивнул и почти осел на деревянный пол, ощутив, как подкосились ноги. Словно из тела вытащили все кости, и оно уже просто не могло стоять. Навалилась усталость за всё пережитое недавно.

– А я поищу керосиновую лампу. Должна же она тут быть, верно? – подмигнув ему, мужчина отправился куда-то во тьму. Он лишь слышал гулкие звуки шагов, усиливаемые эхом.