На звук пушек

В какой-то момент для Даида Лучани Бомон превратился из француза Жоржа в корсиканца Дьордью[10].

И себя в кабинете жандарм открыл шкафчик и достал бутылку вина и два серебряных стаканчика, покрытых искусной чеканкой.

— От отца досталось, — кивнул корсиканец на емкости, которые уже начал наполнять вином. — А тому от деда. И так далее. Практическая вещь. Всегда можно выпить с хорошим человеком, не опасаясь, что может не оказаться кружки или стакана.

— Это Каркаджола[11]! Прямиком с Баланьи! За Прекрасный Остров!

Жорж выпил вслед за хозяином кабинета, удивляясь тому, как повернулась беседа.

— Три вещи прославили Корсику: люди, собаки и вино! — продолжал Лучани. — Но я бы добавил еще и сыр. К такому вину нужны хотя бы два корсиканца и немного корсиканского сыра!

— Вы думаете, я корсиканец?

— Никаких сомнений, Дьордью. Для этого достаточно послушать, как ты говоришь! Мало ли что письмо написано на французском! Император тоже писал на французском! Я пишу на французском! Весь мир говорит и пишет на французском!

— А кольцо?

— А ты уверен, что затертая буква это «m»? на этом месте может поместиться и две буквы. Например, «l» и «g». И выходит не Бомон, а Балань![12] Тебе его дали на память о доме. Может быть такое?

Жорж задумался. Стройная версия отца Бруно теперь ему уже не казалась столь убедительной.

— И то что ты выбрал военную карьеру… А я не сомневаюсь, что ты был не просто солдатом, а скорей сержантом. То что выбрал стезю военного, только подтверждает, что ты корсиканец. Мы испытываем любовь к оружию с детства. Для корсиканца достойны три дороги чести: служба в армии, служба государству или… хм… свобода в маках[13]. Но последнее, я бы тебе не рекомендовал.

— Однако вы меня пригласили не для беседы о Корсике, — проговорил Жорж.

— Ах, да! Тебе известен такой Жан Дюваль?

— Я знаю троих или четверых человек по имени Жан. Но есть ли среди них Дюваль мне не известно.

— Он работает на строительстве Святого Петра.

— Там работает двое по имени Жан.

— Не важно. Главное, что он написал заявление, в котором обвиняет тебя, что ты Клеман Эмбер. Который скрывается от правосудия. И приводит свои доводы в пользу своей версии.

— А кто такой Клеман Эмбер?

— Обычный грабитель и бандит. За его поимку предлагается неплохая сумма.

— И этот, Жан Дюваль, предположил, что я Клеман Эмбер, бандит и разбойник?

— Приметы сходятся. Высокий, русый, физически сильный. Имеет шрамы. И, к слову, Клеман был механиком на строительстве у барона Османа.

— Так вот почему вы интересовались, механик ли я?

Корсиканец рассмеялся:

— Если бы я думал, что ты Эмбер, то не отправил бы за тобой всего двоих жандармов. Дело в том, что Эмбер недавно был вновь ранен. Причем в ногу. А ты не хромаешь. Широкой публике это не известно, и ты не болтай. Ну и кроме того, я в этом убедился после беседы с тобой. Бандит не знает ни немецкого, ни тем более корсиканского. Он родился и вырос в Париже. И он никогда не служил в армии.

— Тогда зачем было меня приводить в жандармерию?

— Порядок есть порядок. Если поступило заявление, я должен его проверить. Тем более, заявление чин по чину подписанное.

— Придется объявить на стройке, что произошла ошибка, — вздохнул Жорж. — Не хотелось бы, чтобы в дальнейшем кто-то по ошибке вновь опознал во мне беглого грабителя.

— Это решаемо, — ответил корсиканец. — Готов биться об заклад, что ты где-то перешел дорожку этому Дювалю. Скорей всего здесь замешана женщина. Тебе в последние дни никто не оказывал знаки внимания?

— Вроде нет. Вот только позавчера меня попросила мадам Жерве поправить ей ограду.

— Вот! — поднял палец Лучани. — Поправил забор и…? Давай, не стесняйся!

— Смазал петли у некоторых дверей. Прибил пару досок…

— И? — нетерпеливо произнес корсиканец.

— Она покормила, извинилась, что нет денег. Приглашала зайти как-то.

— И?! — подстегивал Жоржа собеседник.

— И я ушел.

— Э? — только и смог произнести Лучано.

Корсиканец плеснул в стаканчик вино и залпом выпил. Потом вспомнил о вежливости и налил немного гостю и себе. После чего убрал бутылку в шкафчик. Все же он был при исполнении.

— А эта мадам Жерве, она как? Симпатичная?

— Обычная. Может кому и симпатичная, кто постарше.

— А! — произнес Лучано, будто фраза Жоржа все объясняла.

Жандарм немного прошелся по кабинету и уселся за стол, вновь принимая официальный вид.

— Не знаю, почему ты уехал с Корсики, — заговорил Лучано, — но работа на стройке, это не для таких людей как мы.

Жорж кивал, соглашаясь. Если ему предложат лучшую работу, то почему нет?

— Я бы оставил тебя у нас в жандармерии, но увы! — продолжал сержант-майор. — Жандармерия — прежде всего армия! Согласно Декрету от 1 марта 1854 года, кандидат в жандармы не должен в прошлом привлекаться по суду или иметь взыскания, отмеченные в приказе, если он военный. Для этого кандидат должен предоставить четкие и ясные сведения о себе. А с этим у тебя трудности.

— А для работы мне нужны документы?

— Для работы? Если на стройке или обычной фабрике — не нужны. В 1848 году был принят закон о том, что каждый рабочий должен иметь паспорт. Но Шарль-Луи, как стал президентом[14], не слишком строго следил за выполнением этого закона, а затем и вовсе отменил его. Так что для приема на работу достаточно записи в домовой книге по месту жительства. Но это если ты не хочешь пойти в армию или на государственную службу. Там документы необходимы. Однако, у меня есть хорошее предложение для тебя!

При этом вид жандарма был такой, будто он сейчас подарит Жоржу Аячо или Бастию.

— По закону от 17 июля 1856 года протоколы жандармерии уравнены с судебными постановлениями и не требуют подтверждения. С таким документом ты сможешь устроиться в Парижский арсенал. Это достойная работа. Кроме того, в Париже тебе проще будет восстановить документы.

— А возьмут ли меня на работу в арсенал?

— Для этого и существуют земляки, Дьордью! Я скажу, к кому тебе обратиться.

Следующим утром Жорж Бомон выехал в Париж. Начинался новый этап его жизни.

Париж поразил Бомона широкими проспектами, размахом строительных работ, суетой и бестолковостью. Сотни мужчин и женщин среди бела дня разгуливали бульварами без всякого дела, глазея друг на друга и на красоты архитектуры.

Но что совсем не удивило, почему-то, Жоржа, так это то, что Парижский Арсенал находится не в Арсенале, и большей частью даже не в Париже. По необъяснимой причине, Бомон воспринял это известие как должное. Париж поражал своими размерами, а навыка пользоваться общественным или частным транспортом у Бомона не было. Да и денег было маловато, и бросать их на ветер Жоржу не хотелось. С некоторым трудом Бомон все же добрался до управления жандармерии, где разыскал знакомого Лучани, в чине лейтенанта и передал тому гостинец. После чего спокойно отправился в Мёдон, небольшой городок на берегу Сены к юго-западу от Парижа, где находились оружейные мастерские, в которых работал некий мастер Бартоли.

В Мёдоне Бомону понравилось больше, чем в помпезной и кичливой столице. Несмотря на близость Парижа, городок жил собственной спокойной и деловитой жизнью. Фабиан Бартоли, к которому Жоржа направил Давид Лучано, прочитал письмо жандарма, после чего принял Бомона как земляка и отдаленного родственника. Не взирая ни на то, что до этого не видел и не обращая внимания на французскую фамилию. Как и Лучани, новый знакомый сразу стал звать его Дьордью, на корсиканский лад.

В первый же вечер, сидя с гостем за бокалом вина, Бартоли, посмеиваясь, рассказал, как он покинул родину еще юнцом. С ним приключился безумный «лямур», как это только и бывает в молодости. К несчастью, его избранница принадлежала к клану, с которым у семьи Фабиана были несколько напряженные отношения. И потому пока любовная горячка не приняла конкретных форм и не стала поводом для вендеты, любовничка отправили как можно подальше, к дальним родственникам, даже скорее дальним знакомым, жившим в еще более далеком Париже. Так была определена судьба и будущая профессия подмастерья, а затем оружейного мастера Бартоли.