Гражданская жена

- Да, конечно. Пойдем, это наверху.

Подниматься по лестнице надо было, а там эта сломанная ступенька. В прошлый раз она чуть не упала, не хотелось повторения. Было бы проще поднять ее наверх на руках, но ведь оттолкнет же опять. Он нерешительно протянул руку - приняла.

Странный момент был, Александр вдруг почувствовал, что время в этот миг остановилось. А вся его строптивая сущность вдруг сдалась на милость судьбы, как будто кто-то рубильник переключил.  

***

Женщина с рыжими волосами ходила по дому, осматривалась. А его сердце выделывало странные фортели, то наливаясь холодком от неуверенности, то неслось вскачь, а потом замирало идиотской надеждой в ожидании приговора.

Наконец Вера обернулась и кивнула.

- Ну как?

От волнения голос звучал неестественно, пришлось прокашляться.

- Да, Вовке тут должно понравиться.

Только открыл рот, собираясь спросить, как у нее блюмкнул телефон. Входящая смс. Почему-то стало тревожно, непроизнесенные слова повисли в воздухе.

***

Дом Вере нравился. И снаружи, и планировка. Традиционный семейный коттедж, все его богатство в себе, внутри. Наверху было четыре спальни, квадратный холл в центре, две ванные и кабинет. Второй этаж получился по площади больше первого, с боков и с заднего фасада выдавались эркеры, спереди она их не заметила. Кроме того, балконы и  терраса, выходившая в сад. Неожиданный бонус.

И то, что дом стоял особняком, отделеный деревьями от городского шума, было хорошо, и то, что небольшой и не помпезный. Не любила выставленного напоказ богатства. В общем, если он хотел потрафить ей, то он потрафил.

Только зачем все это? Ей-то теперь зачем? Нужна она ей, эта его недвижимость? Если она и сама в состоянии приобрести жилье, а в своей старой квартире живет, потому что там ее очаг, и ей нравился вид из окна ее спальни.

И вообще, она давно уже свободная независимая женщина и сама решает свою судьбу.

Но это были неправильные вопросы.

А правильный Вера некоторое время назад она отправила смс-кой Люське. Даже свободной независимой женщине иногда требуется скорая душевная помощь и совет другой свободной независимой женщины.

«Выдай что-нибудь из Раневской. Срочно надо», - написала она подруге.

Но та почему-то медлила, а Вера от этого чувствовала себя неуверенно, ибо одна голова хорошо, а две с половиной лучше. Внезапно пришел ответ:

«Встречается такая любовь, что лучше ее сразу заменить расстрелом».*

А следом еще уже лично от Люськи:

«Самойлова, довольно мучить себя. Решайся, и аминь».   

В первый момент у Веры чуть глаза на лоб полезли, потом она перевела взгляд за замершего в напряженной позе мужчину и выключила телефон. Он проследил все ее движения, он вообще с самого начала с нее жадного взгляда не сводил. Вот об этом и стоило поговорить.

***

- Верховцев, у тебя здесь найдется выпить?

Вот это ошарашила. Боясь предположить, что бы это могло значить, мужчина просто сказал:

- Я поищу.

Спустились по лестнице вниз, он молча шел, готовый поддержать в любой момент, ощущая рядом ее теплое тело. Трудно было это терпеть, трудно дышать вот так, рядом. Его клинило.

Вера прошла в гостиную, а он на кухню, шарить в шкафчиках в поисках выпивки. Архиважно было сейчас ее найти. Нашел початую бутылку виски, сполоснул бокал, принес. И замер на пороге, Вера стояла в центре спиной к нему, пропускала между пальцев гладкие рыжие пряди. Услышала его, обернулась.

- Камин работает?

Александр не знал, работает камин или нет, но кивнул.

- Тогда, пожалуйста, разожги.

Налил ей немного виски и занялся камином. По счастью, все работало исправно и даже не дымило, пламя быстро занялось, загудело, бросая отблески на пол. От этого ощущение нереальности только усилилось. А вид у Веры был стервозный и решительный. Впрочем, он уже понял, что его ждет продолжение тяжелого разговора.

И все-таки вздрогнул, когда она спросила:

- Зачем я тебе, Верховцев? Только про любовь не говори.

Началось.

- Ты же... сколько времени ты на меня внимания не обращал? Два года? Два с половиной? Ну да, с того самого момента, когда Вовка в первый раз попал в больницу. Ты денег тогда отсыпал и устранился. Но да, денег отсыпал знатно, завалил баблом клинику, чтобы все лучшее было для сына. А сам ты в это время где был? И потом тоже. Я все ждала, когда же у моего господина и повелителя найдется время для нас, для меня. Я же тебя любила! А у тебя для меня находились только деньги.

Она замолчала, переводя дыхание, отпила глоток из бокала. А ему сказать нечего было. Вытягивали из него жилы ее слова. Били правдой, безжалостно били.

- А потом ты решил, что наш брак себя изжил. Ну правильно, изжил, конечно, если нет любви. У тебя уже была другая, молодая, красивая. Благо, я своими глазами видела, как ты с ней миловался. Как на каждое заседение ее с собой таскал. Так ответь мне, Саша, зачем я тебе сейчас? Только не заливай про любовь!

Повисло молчание.

- Вера, - проговорил он наконец. - Я не знаю, что сказать. Да. Моя вина во всем. Моя вина... Что мне сделать теперь, чтобы ты меня простила? Я не знаю, ты скажи, Вера. Скажи.

И вдруг его прорвало:

- Ты нужна мне! Понимаешь? Я не знаю, почему, просто когда тебя нет рядом, мне пусто! Ты ушла и унесла мою жизнь!

***

Что-то было в его словах, в языке тела. Какой-то дикий запал искренности.

- Ну ладно, - проговорила Вера спустя какое-то время. - Хорошо. Сейчас тебе так кажется. А потом, опять захочется разнообразия, что тогда? Все начнется сначала?

- Не захочется! - с отчаянием воскликнул он. - Не захочется, Вера, пойми. Я же никого кроме тебя не хочу! Раз уж ты запрещаешь заливать тебе про...

Потом обреченно добавил:

- Ну убей меня. Убей. Я все равно не смогу изменить того, что было. Убей...

И застыл, опершись о каминную полку. Спина неестественно прямая, напряженная.

Наверное, в этот момент оно щелкнуло.

Или или. Простить или отпустить.

Не попробуешь - не поймешь, верно?

- Сними рубашку, Верховцев.

Он вздрогнул от неожиданности.

- Что?

- Сними рубашку, я хочу их увидеть.

Он вдруг напрягся, побледнел и сглотнул. Стал быстро стягивать галстук, пиджак, руки потянулись расстегивать пуговицы. А Вера поставила в центре стул.

Наконец он остался в одних брюках и застыл, подняв руки. На боках широкими полосами шрамы. До этого она никогда не видела их, но увидеть всегда почему-то хотелось.

Не сказать, что красивое зрелище, но что-то завораживающее в этом было. В том, чтобы смотреть на них, гладить. Когда только прикоснулась кончиками пальцев, он дернулся и глухо застонал. Сразу убрала руку.

- Больно?

- Нет... Трудно терпеть, - прошипел, сжав зубы.

- Садись на стул, - проговорила, легко подталкивая его в грудь и ощущая ладонью, как колотится сердце и дрожит его большое сильное тело.

Смена ролей? Подчинение, власть? Это действительно сильно заводит. Но не с каждым. Нужен СВОЙ объект.

- Откинься. Руки назад и не шевелись, Верховцев. И да, на мне чулки.

Он молча подчинился, глядя исподлобья, как она стягивала с себя чулки. А в глазах какое-то животное пламя вперемежку с чувством, названия которому нету. Нельзя его вслух произносить.

Тяжело и шумно задышал, когда она сначала завязала ему одним чулком глаза, а другим несильно стянула за спиной руки.

Ну вот, теперь он был весь ее, целиком в ее власти. Она могла сколько угодно гладить подушечками пальцев его шрамы, хорошо, что он их не удалил. Касаться губами груди, выпивать его дрожь и ловить стоны. Бисеринки пота. Запах, от которого она просто балдела.

Мучить, держать на грани, томить.

Он вытерпел всю эту пытку, только когда за ремень взялась, прошипел сдавленно:

- Умоляю! Дай, иначе я не выдержу!

- Рано. Терпи, - и потянула пряжку.

***

Его как молнией с первой же секунды прошило, когда она ЭТО сказала. ЭТО был приказ, подчинение! Она вела, как властная хозяйка. Он мог освободиться и сбросить повязку в считанные секунды, но разрушить контакт было бы смерти подобно. Пусть его разорвет к чертям, мужчина готов был терпеть, пока она не позволит дать ей...