Синтез

— Я бесполезен! Я не… именно, я «НЕ».

— У тебя истерика?

— Пошёл вон!

— О, психоз, вялотекущий? Ты смотри, белой горячки никогда не было?

— Хорошо, когда тебе ничего не нужно… и ты никому не нужен. Не перед кем отчитываться. Незачем нести ответственность. Не к чему стремиться. Зачем? Что можно поменять? Зачем что-то менять? Нас никто никогда не спрашивает, нужно ли что-то менять. Они просто берут и меняют, или не меняют. Все же прекрасно знают, что мы примем всё, что дадут, мы сожрём любое дерьмо и будем считать его высшим благом.

— Ты не устал? Вот мне это уже надоело. Кому это нытье интересно, скажи?

— Мне кажется, я готов всё поменять. Вот только ещё немого посижу и пойду, сделаю первый шаг. Сейчас, ещё совсем чуть-чуть. Я только землю найду, или смирюсь, что её нет, или придумаю что-нибудь. Хотя, нет, почему? В общем-то, это меня не так уж и удерживает.

— Ты вот, о чем сейчас?

— Послушай, Брат, я очень люблю, когда я один. Почему ты всё время откуда-то берёшься, и тогда, когда тебя не зовут? Оставь меня, я хочу побыть один. Я хочу…

— Подумать? Посмотрите на него. Философ нашелся. Подумать! Ты уж всю свою думалку пропил, промочил.

— Вы ничего не понимаете… вы меня не понимаете…

— Да где мне? Ладно, утомил ты меня…

Где ты, юность? Почему я тебя не заметил? Может, тебя не было? Может, тебя ещё не было? А ко всем она приходит? Может, кто-то рождается стариком, вечным стариком? А, может, кто-то рождается мёртвым? Может, я родился мертвым? Действительно. Отсутствие вкуса к жизни не означает неумение воспринимать жизнь и действовать. Просто, мы рождаемся мёртвыми, большинство мертвы с рождения. А может, я брежу?

— Хорош спать! — весело крикнул Джон. — Семь часов. Вижу, ты очень устал за эти дни. Нам пора выходить. Все готовы. Ну, ты как, живой?

— А я живой? — Максим хлопал глазами, недоуменно глядя на Купера.

— Ну, ты просто улетел, Макс! Порой мне кажется, что ты из другого мира. Но не из того, твоего мира, а вообще, откуда-то извне. Эх, нравишься ты мне!..

— Искусство — это язык экспрессии! Индивидуальное движение, толчок, взрыв, плевок, как хотите. Но. Индивидуальное. Это искусство. — Максим участвовал в споре Купера с журналистом одного модного журнала. Точнее, спор представлял собой монолог Купера, подпитываемый комментариями Максима.

— А как же группа? — спросил журналист, обращаясь к Куперу. — Группа это ваш рупор, Джон?

— Понимаешь, друг, мы команда. Каждый волен выбирать всё, что ему вздумается, в том числе, играть ли в группе или нет.

— Это ваша мысль? Или мысль команды? Как у команды может быть одна мысль? Или у вас одинаковые мысли. Такого же не бывает. Или бывает?

— Разумеется, у нас у всех свои мысли, и какая-то песня, это выражение моей мысли, какая-то нет. У нас равноправие, свобода выражения, в отличие от нашего Города. У нас так.

— Ха-ха. Джон Купер — известный шутник. Ваш друг сказал, что «искусство — это нечто индивидуальное». Вы с ним согласны?

— Согласен. Полностью. Это способ самовыражения, это мой путь, мой шаг к свободе!

— А как же, — я про индивидуальность, — творчество группы «Аллергия» может быть результатом творчества индивидуального, если его создавала команда.

— Мне кажется, вы провокатор, — вставил Максим.

— Я отвечу. Знаете, что. Наша жизнь… э, нет, я сейчас об искусстве. Да, об искусстве, поскольку, на мой взгляд, искусство это всё. Всё, что человек делает, это искусство. Вопрос лишь в том, насколько это у него получается, и доставляет ли это радость или пользу остальным людям. Так вот, наша жизнь устроена так, что люди знают, что им нравится, что им хочется, что должно быть, и как это должно быть. А знают они это потому, что им навязали это знание. Их убедили в том, что это хорошо, что это смешно, это красиво, а это гениально. И устроили это вы.

— Кто мы? Нет, лично я ничего не устраивал, — засмеялся журналист.

— Вы, вы. И те, кому вы служите. Вся ваша империя массовой информации, все, кто держит контроль над народом, в чьих руках власть.

— Вы мне льстите, Джон.

— Да я не про тебя, ты же всего лишь на службе. Так вот вы, вы, вообще, давно уже свели любое искусство к коммерции.

— Ну, если, процитировать вас же, то коммерция это тоже искусство, поскольку продукт рук человеческих.

— Вот именно, что продукт. И вся эта хрень, что вы льёте с экранов, всего лишь продукт, дешевый пошлый продукт! Вы камерой бы сразу всех показали тут. Все это говно попсовое.

— Джон, — пропустив, мимо ушей, замечание Купера, продолжал журналист, — а как вы относитесь к тому, что вы, ваша группа находится в рейтинге самых популярных музыкальных коллективов на довольно-таки почетном, третьем месте, а коллективы эти относятся к разряду той самой попсы?

— Да мне насрать на ваши рейтинги, вы же их всё равно сами лепите. Может, интригу, какую мутите для ваших целей шкурных, мне по барабану.

— Как вы относитесь к славе?

— Если есть слава, значит, меня слушают, значит, кто-то со мной согласен. А значит, всё, что мы делаем, не зря.

— Но, вы же сами сказали, что популярность создают средства массовой информации, или себя вы считаете исключением?

— Да я не про вашу вонючую популярность и рейтинги ваши, а про реальную жизнь. Выйдите на улицу, спросите любого нормального пацана, что ему больше по душе?

— Вы уверены, что он предпочтёт вас?

— Меня это не «трясет». У нас есть своя аудитория, которую я вижу на концертах, они ходят к нам, значит им это нужно. Они такие же, как мы. А мы делаем то, что хотим. Понимаешь? Это нравится людям. Делать то, что действительно хотят. Они уважают тех, кто так живет, даже если сами они не могут этого. Мы независимы.

Журналист хитро взглянул на Купера.

— Ещё такой вопрос. Первое место в рейтинге сейчас занимает, ну, скажем так, совсем необычная исполнительница. Не относящаяся ни к року, ни к попсе, как вы выражаетесь, а к, довольно-таки, древнему, если сравнивать с современными течениями, жанру, оперетте. Жанна Роллан. Как вы прокомментируете этот феномен?

— Ну, как женщина, она, конечно, отпад реальный. Но, про рейтинг, я уже сказал, мне на него насрать. Значит, кто-то на этом знатно стрижёт. Куда не плюнь, везде эта Роллан. В телевизоре, по всему городу расклеена. Какая у Жанны новая прическа, какой фасон одежды она предпочитает, что пьет, что жрёт, сколько весит, сколько стоит. Вы захламили людям ненужной информацией все мозги. Их не интересует, что происходит в Городе, что преступность растет, что безработица растет, что олигархи жиреют, что население нищает. На хрена это им? Им нынче интереснее, что купила Роллан вчера в бутике. Насрать мне на Жанну Роллан.

— Тише, тише, между прочим, она должна быть здесь, — зашушукал журналист.

Максим вздрогнул при этих словах.

— Да насрать мне на то, что она здесь. Всё? Ещё вопросы будут?

— Пожалуй, пока достаточно.

— Ну, и отлично. — Купер положил Максиму руку на плечо и повел его к бару.

— Оставим пару фраз, запихнем в общий фон. Пойдем к следующим. — Журналист отключил микрофон и стал оглядываться по сторонам.

Клуб был переполнен. Максиму было непривычно после клуба Купера, который, кроме того, что был раз в пять меньше, проигрывал настоящему во всём.

— Куда мои бойцы потерялись? Тут четыре бара. Обалдеть! Вот рулят буржуи! Пойду, посмотрю. Макс, ты место тут охраняй, а то скоро плюнуть некуда будет. Хорош?

— Давай, — Максим устало опустился на стул. Последние несколько дней плюс триста грамм виски, лишили его сил.

— Здравствуй, незнакомец. Ты, наверное, с Купером?

Максим обернулся и увидел Джессику. Та была в шикарном вечернем платье и выглядела как истинная королева бала.

— Привет! А ты какими судьбами? — Максим вскочил и ринулся было обниматься, — у него на нее сработал инстинкт, — но та его тут же отстранила.