Киж

– Младший сержант Свищов! Ваши документы!

При виде редакционных документов милиционер превратился из ходячего сооружения кепи, кожанки и сапог в того, кем и являлся на самом деле, – наивного, предупредительного малого, почти ребенка. Он улыбнулся и вернул головной убор на затылок.

– А я-то думал, вы из контрразведки!

Друзья переглянулись. За всю предыдущую жизнь их так часто не принимали за шпионов, как за сегодняшние несколько часов.

– Мы обозреватели газеты “Ведомости”. Нас интересует Иван Свищов, но не ты, а этот… – Бедин показал мальчику затрепанный “Край” с портретом счастливого грибника.

– Ванька Свинух? – Милиционер перевел глазенки с газеты на обозревателя и расцвел, словно услышал замечательную новость. -

Свинуха шукаете?

Казалось, он может радоваться этому обстоятельству до бесконечности, да так бы, наверное, и произошло, если бы Феликс не окоротил его строгим прищуром.

– Есть такой или нет?

– Был, да весь вышел, – подтянулся милиционер. – Провалился под землю.

– В смысле? – Бедину это начинало не нравиться.

– Вместе с домом! – торжественно поднял палец милиционер и огляделся вокруг, хотя и так очевидно было, что здесь не было ни одного слушателя, кроме флегматичной козы, щиплющей траву на самом краю провала. – Только я обещал – никому.

– Мы обещаем, что ваше имя нигде не будет фигурировать. Просто – милиционер постовой службы, – поспешил Филин. – Зато вы сможете показывать вашей девушке номер газеты и говорить: это все я. У вас есть девушка?

– А это? – Милиционер опасливо показал на диктофон Филина, как на сулящее пакости неведомое оружие.

– А это: чик – и нету! – Филин убрал диктофон в сумку и извлек оттуда блокнот и авторучку. – Теперь легче?

– Теперь? – Лицо постового просветлело. – Следуйте за мной.

И он с козьим проворством припустился по косогору, на вершине которого стояли деревенские дома. Филин едва поспевал за резвым селянином написать.

Тем временем Глафира и Бедин спустились к пруду и романтично прогуливались по его бывшему берегу; Глафира то и дело приседала на корточки, срывая какие-то растения и показывая их Феликсу, а тот о чем-то разглагольствовал, указывая рукою то на воду, то на избы, то на небеса. Издали они казались совсем крошечными, до Глеба долетали голос Бедина и переливчатый смех Глафиры, вдруг приближенные ветром.

– Здесь было прямое место, – сообщил милиционер, выбираясь с косогора на деревенскую улицу.

– Как – прямое? – изумился Филин.

– Ну, от домов до самого пруда шло ровное поле, пацаны здесь в футбол играли, а теперь тут сделалась гора. Откос.

– Сделалась? – От предчувствия какой-то жути, в которую невозможно было поверить, у Глеба защемило сердце.

– Пошло, пошло к чертовой матери и – у-у-у! – просело! -

Милиционер нахмурился и надул щеки, как бы придавая своим словам

БОЛЬШОЕ значение.

Так вот в чем дело: посты на дорогах, мифические контрразведчики, бредни Финиста – все начинало складываться в некую мозаику.

Из рассказа милиционера следовало, что в селении Свищовка

(ближайшем гражданском населенном пункте от военной базы Форт-Киж) произошло событие, почти дословно совпадающее с тем, что было изображено в летописи средневековым монахом и пересказано в конце

ХVIII века Долотовым.

На сей раз, правда, трясения земли почти не было – если не считать покачивания лампочек на потолках, не замеченного работающими женщинами, а мужчинами принятого за легкую алкогольную галлюцинацию.

Зато, точно как перед татарским нашествием, примерно за месяц до провала в небе появилось перевернутое медузообразное сияние, хорошо заметное над черными зубцами леса в ясные ночи, – комета Киятагава, особенно жуткая своим японским названием. Разумеется, никто не придавал этому астрономическому явлению такого апокалиптического значения, как после битвы на Калке, но все же смотреть на это странное светило было отчего-то муторно, и нечто гораздо более древнее и глубокое, чем астрономические знания, томило душу неизъяснимой тоской, дремучей, как волчий вой. Задним числом селяне припомнили, что из-под земли доносился отдаленный гул, похожий на канонаду, – звук, на который из-за привычной близости военной базы с ее постоянными стрельбами, сиренами и взрывами никто не обратил внимания. Днем супруга грибника Василиса Родионовна Свищова вернулась на обед с местной фабрики металлических конструкций (где работала бухгалтером), чтобы накормить обедом десятилетнего сына. Ни сына, ни своего дома она не обнаружила. А о том, что в сарае прикорнул подвыпивший Иван Свищов, вспомнили только на следующий день

Вслед за милиционером Филин зашел во двор разрушенного дома.

Фасад был более-менее цел, но со стороны усадьбы зияла трехметровая воронка, полностью всосавшая сарай и заднюю комнату. Из земли на дне воронки торчали доски, кирпичи, искореженные листы железа и балки, когда-то служившие перекрытиями. На сохранившейся половине дома балки переломились и нависли, как будто крышу сверху прихлопнул ладонью разгневанный каменный великан; ясно было, что и они рухнут при первом же дожде, при первом же порыве ветра, а может – сами собой.

– Хотите, я залезу на дно ямы, а вы меня заснимете для масштаба?

– предложил милиционер, но Филин не успел ему ответить, потому что во двор вторглась Василиса Родионовна Свищова (если это была она) во главе целой группировки.

По левую руку от нее ехал на велосипеде сын, которому возле калитки пришлось спешиться и уступить дорогу деду – видимо, свекру хозяйки, уже успевшему приодеться в темно-синий костюм и свежую клетчатую рубаху. За дедом в калитку проникла бабка в зелено-оранжевом байковом халате и белой косынке, резко подчеркивающей кирпичный полевой загар. На ходу она морщилась и вызывала гримасами слезы (или боролась с ними). За нею степенно, с улыбочкой, вошел и остановился пожилой человек вида совсем не деревенского: осанистый, холеный, седовласый, в дорогом спортивном костюме и толстенной золотой шейной цепи, прочность которой позволила бы использовать ее на унитазе старой конструкции. Шествие замыкал молодой, полупьяный, полуголый смуглый мужчина в джинсах, брат хозяйки.

Брат демонстрировал одну из крайностей народного отношения к средствам массовой информации – деревенский снобизм. Считая ниже своего достоинства заходить вместе со всем людом во двор, он навалился на калитку снаружи и глядел в сторону, презрительно улыбаясь, покуривая, поплевывая, поигрывая ногой и отпуская едкие замечания такой изысканности, которая должна была означать: городские пижоны имеют дело с человеком равного интеллекта и образования.

Все это надвинулось на Филина столь решительно и споро, что в голове мелькнуло: “Будут бить”.

Вместо этого, однако, Василиса Родионовна оглядела своих спутников, аккуратный бетон дворовой площадки, наконец (с долей сомнения) – сочувственное лицо Филина, глубоко вздохнула и бухнулась перед корреспондентом на колени. И, как по сигналу, баба в оранжево-зеленом заголосила, а полуголый захохотал.

//

– Помоги, отец родной! – Василиса трижды ударила челом, да так основательно, что на челе ее отпечаталась зернистая структура бетона и налипло несколько песчинок. Затем она схватила руку Филина и мощно потянула ее к губам, приговаривая: – Не пил, не курил, ни разу толком не ударил!

– Это лишнее, – не отнимая руки, сказал Филин с неожиданным для себя кокетством и поправился: – Вы, верно, не за того меня приняли.

Я не священник, а обозреватель газеты.

– Заурядный представитель коррумпированных средств, – прокомментировал из-за калитки брат и змеисто усмехнулся.

– А нам теперь – все одно! – Используя руку Глеба в качестве опоры, женщина поднялась сначала на одну ногу, затем – на обе и тщательно отряхнула колени своих пестрых лосин, обтягивающих тугие окорока. – Кто бы ты, батюшка, ни был, а нам без тебя один хрен – хоть в петлю лезь. Верно я говорю, мужики?