Киж

– О любви напишут наши потомки, для которых мы отвоюем мирное счастье, – скромно сказал Свербицкий. – А я, если позволите, поставлю точку в своей невеселой повести. Генерал оказался не обманщиком, скорее – жертвой обмана. Вскоре после того, как база

Форт-Киж была передана в частную собственность, неожиданно выяснилось, что ее владелец, генерал-лейтенант Гоплинов, является несостоятельным должником, кормившим и одевавшим своих подчиненных за счет государства в течение нескольких лет. Все долги, которые

Министерство ракетных войск обязано было выплатить поставщикам провианта, обмундирования, топлива и электроэнергии, неожиданно (для военных простофиль) повисли на самом генерале и горстке старших офицеров-совладельцев.

Возможно, во время создания частной ракетной дивизии помыслы генерала и не были свободны от корысти. Не исключено, что он и надеялся обогатиться за счет этой бывшей государственной собственности. Но он был скорее простаком, чем предателем.

Сразу вслед за постановлением о передаче военно-исторической базы

Форт-Киж в частную собственность в газетах было опубликовано постановление о ее банкротстве. “Кижский козырь”, как окрестили газетчики скандальный процесс о незаконной приватизации, послужил предвыборным трамплином для прихода к власти прогрессивной партии

“Наследие”, начавшей свою экономическую политику именно с того, за что оплевывала предшественников, – с разбазаривания Кижа. Впрочем, они сделали это не в виде замаскированных взяток, как районный голова Похеров, а “по-честному”, пустив дивизию с молотка. Нетрудно догадаться, что единственным реальным участником аукциона и его мгновенным победителем стала международная компания “Thornton amp;

Thornton”, действующая в России под вывеской гуманитарно-просветительского христианского центра “Kyzh”.

В тот день, когда я ворвался в кабинет Гоплинова со своими романтическими предложениями военно-исторической реформы, генерал получил судебное предписание в двадцать четыре часа покинуть заповедник вместе со вверенными ему войсками. О сопротивлении с деморализованной кучкой безоружных спившихся солдат, женщин и стариков нечего было и думать. Это дало бы противнику долгожданный повод вооруженной интервенции, исход которой нетрудно было предугадать. Достаточно было однажды допустить каких-нибудь миротворцев на родную землю, чтобы они стали ее физическими хозяевами на долгие годы, как бывало не раз. Лучше всеобщая гибель!

Тогда Гоплинов пришел к варварски благородному решению: самоликвидировать живую силу дивизии, дабы она не поддалась слабости и сладким посулам противника, и, уйдя в подполье, организовать боеспособную часть из остатков честных военных. Тем временем в лесистых окрестностях Кижа я, как единственный надежный офицер, должен был действовать террористическими налетами, диверсиями и партизанскими вылазками, не давая развернуть застройку и колонизацию наших исконных земель.

Через час после военного совета в Форт-Киже генерал собрал вещи и бесследно исчез, а я той же ночью проник в арсенал, подключил установку самоликвидации, облачился в серебристый пластиковый комбинезон и без малейшего раздумья включил рубильник.

Переодевшись и выкурив в бункере сигарету, я вышел на улицу. На небе полыхала полная луна. Звезды пульсировали в черном колодце неба, словно наплывая на землю, но странным образом оставаясь неподвижными относительно крыш и деревьев. Со стороны озера поддувал зябкий ночной ветерок, перетаскивающий по асфальту шуршащие обрывки газет и перекатывая окурки. Не было слышно ни единой собаки из тех бесчисленных одичавших свор, что оглашали окрестности лаем и воплями потасовок. За последнее время я успел привыкнуть к тому, что ночная жизнь военного городка протекает более чем бурно. До самого рассвета здесь раздавались грубые крики пьяной солдатни, гитарные аккорды и визги непотребных девок. Теперь, как в старые добрые времена, стояла благочестивая тишина.

“Хорошо-то как, – подумалось мне. – Сейчас бы еще хоть какого-нибудь соловья”.

У входа в бункер меня поразило удивительное зрелище: кучка одежды, накрытая каской, рядом с которой валялся автомат.

Какие-нибудь десять минут назад эта кучка отдавала мне честь и обменивалась видами на погоду. Я отдал честь этому бывшему солдату, выполнившему свой долг до конца.

Весь следующий день и всю следующую неделю мне предстояло разбирать подобные тряпичные кучки, отбирать имущество, годное для повторного применения, уничтожать ненужное и готовить круговую оборону. В конце недели я принял первый неравный бой, изрешетив из пулемета милицейский автобус, а затем взорвав его ручной гранатой.

Случайно выжившему при этом судебному исполнителю Захаровой я оказал первую медицинскую помощь, перевязал раны и предоставил одноразовое питание. Затем я быстро, но основательно провел заседание военно-полевого трибунала в собственном лице, набросал приговор, зачитал его рыдающей женщине и выстрелил ей из пистолета в затылок. Партизанская война за Киж началась.

– Ну как? – Свербицкий напыжился, точно не он должен расстрелять своих слушателей, а они его. – Как вы полагаете, это может быть опубликовано?

– Так это все правда? – Филин скомкал только что исписанные торопливыми заметками листки салфеток. – Вы действительно уничтожили целую дивизию, а затем, взорвав милицейский автобус, расстреляли ни в чем не повинную женщину-исполнителя?

– Я думала, это всего лишь рискованная игра в солдатики, любительский театр военных действий…- сказала Глафира, широко раскрыв незрячие глаза. – Уничтожить целый город с его обитателями…

– Обитателей – но не город, – уточнил военный.

– Ничего особенного. Обычные боевые действия местного значения. Я бы еще изнасиловал пленную, – заметил Петров-Плещеев.

– А я бы написала, что капитан пощадил пленную и между ними разгорелась любовь, как в фильме “Сорок первый” – только наоборот, – мечтательно пропела лейтенант Соколова, перебирая пальчиками жесткие патлы жениха. – А то одна война и никакого мира.

– А слабу, как мужчина с мужчиной, без пулеметов! – Бедин снял очки и попер на Свербицкого, не замечая на своем пути праздничного стола.

– Если бы не такие писаки, как вы, нашу страну не наводнили бы орды иностранных паразитов, высосавших ее соки и расчленивших тело.

Если бы не всякие писаки… – Свербицкий, немного уступавший Бедину ростом и сноровкой, не уступал боевым духом никому в мире. Он ничуть не спасовал, отстегнул шпагу и засучил рукава мундира.

– Ура! Драчка! – Лейтенант Соколова, ударяя в ладоши, так подпрыгнула на своем женихе, что его лицо перекосилось от муки.

– А выйдет какая поблажка, если я буду за вас? – подсуетился

Петров-Плещеев, заглядывая в глаза Свербицкому. – Если да, я прикажу участвовать в бою своим подчиненным.

– Мы хоть и археологи, а тоже не лыком шиты! – просыпаясь, заревел старший из трех поросят. – А ну, сыны мои, Антон и Демид, как я вас учил: сначала ногой под яйца, а там – будь что будет!

– А мы, папаня, за кого, за Феликс Александровича или за Николай

Николаича? – переводя взгляд с Бедина на Свербицкого, спросил младший поросенок, если не ошибаюсь, Демид.

Средний снял маску, хряснул об стенку очки и выбрал на столе вилку поострее.

– Я щас глаза вытыкать буду.

– Ну и я…- Филин привстал из-за рояля. – Хотя драчун из меня никакой.

– Молчать! – В зале раздалась пулеметная очередь такой оглушительной громкости, что все пригнулись. С потолка посыпалась штукатурка. – Молчать, сукины дети, пока не положила всех на месте!

У входа в Светлицу, наполненную едкой пороховой вонью, стояла

Глафира с пулеметом в руках. Ее русые волосы растрепались, щеки пылали, глаза сверкали огнем. Но самое удивительное – она успела переодеться. Теперь ее костюм представлял собою типичную униформу амазонки из фантастического кинобоевика с садомазохистским уклоном: черные глянцевые сапоги выше колена, короткие кожаные шорты, клепаная кожаная куртка с надставными плечами, кожаные браслеты с шипами на запястьях и серебряный ошейник. Из-под расстегнутой куртки виднелся алый ажурный лифчик. На голове красовалась черная эсэсовская фуражка.