Киж

Свербицкий? Что морду воротишь?

Глафира ловким приемом профессионалки повалила капитана на пол, лицом вниз, и мгновенно защелкнула руки за его спиною наручниками.

Затем рывком она поставила его на колени и стала лезвием ножа разжимать ему зубы и запихивать в рот по одной ложке, пока не скормила все.

Обессиленный, залитый слезами и супом контрразведчик боком повалился на солому.

– У кого еще будут претензии к кухне? – поинтересовалась Глафира и, поскольку ни одной жалобы не поступило, добавила более миролюбиво: – Никто не знает, как долго затянется блокада Кижа. Мы вынуждены были разделить все запасы продовольствия из расчета как минимум на два года. Возможно, за это время нам удастся выиграть войну своими силами или на помощь нам придут крупные соединения

Российской армии, перешедшие на сторону закона. Пока же мы будем выдавать мясо всего раз в неделю, несовершеннолетним – два раза. Это если до тех пор вы не будете расстреляны. Если же будете… Перед расстрелом обещаю каждому из вас чарку спирта и сигарету.

“Неужели она действительно превратилась в фанатичку? Но для чего она тогда звала нас на помощь?” – недоумевал Феликс. Не раз и не два он становился жертвой вероломства женщин, но каждый раз их способность менять личину не укладывалась в его голове. И вот, когда он окончательно пришел к выводу, что Игрицкая своими криками заманивала их в западню, артистка подошла к нему за пустой миской и жарко прошелестела ему на ухо:

– Через десять минут попросись в туалет!

Она собрала посуду, брезгливо пнула лежащего Мясищева сапогом в живот, сняла с него наручники и вышла из камеры. Капитан Свербицкий вежливо попрощался и вышел за нею.

– Странная женщина. Такая красивая и такая безжалостная, – задумчиво проговорил Филин.

– Ее можно понять, если с нею действительно так обошлись, – возразил

Прохор. – Представьте себе, что вас насилует на морозе взвод оккупантов.

– Ну и что здесь особенного? – парировал майор. – Тоже мне – недотрога. Такая сама изнасилует целый батальон морской пехоты и еще добавки потребует.

Реечный ключ так неожиданно вонзился в прорезь замка, что узники вздрогнули. В дверном проеме стоял капитан Свербицкий.

– Кто просился в туалет? – зловеще спросил партизан. – Еще раз спрашиваю: кто просился в туалет у прапорщика Игрицкой?

– Я, – спохватился Бедин, из-за избытка впечатлений совсем забывший о своем уговоре с актрисой.

Свербицкий, прислонив к стене пулемет, достал из встроенного шкапчика рулон туалетной бумаги, мыло и свежее вафельное полотенце.

Бедин удивленно присвистнул.

– И вы еще будете писать, что в Российской армии плохо обращаются с военнопленными? – укоризненно заметил капитан.

– Что вы, это просто концлагерь курортного типа, – галантно возразил обозреватель, отматывая себе метра три узкой розовой промокашки. – Надеюсь, расстреливать нас будут с не меньшими удобствами.

Военный насупился.

– Между прочим, сам я не пользовался мылом уже около месяца, с тех пор как был захвачен первый военнопленный. Так что ирония с вашей стороны неуместна.

Он набрал шифр замка и открыл дверь туалета.

– Сколько времени вам понадобится на отправление естественных потребно-стей и личную гигиену? – осведомился капитан, пропуская пленного в комнатку.

– Чем больше, тем лучше, скажем, не менее двадцати пяти минут, – обнаглел Бедин. – Долголетняя творческая работа развила во мне плачевную склонность к запорам.

– Странно, – пробормотал военный, не нашедший в заявлении обозревателя никакого подвоха. – У нас в действующей армии чаще возникает проблема как раз противоположного свойства. Я вернусь за вами ровно в десять часов пятьдесят две минуты. Желаю успеха.

Дверь с тоненьким скрипом затворилась, и военный закрыл шифрозамок. Бедин остался наедине со своим пищеварением, держа в одной руке розовый слиток ароматного мыла, в другой – длинную ленту бумаги. Полотенце было наброшено на шею.

“Жаль, что я так и не стал поэтом, – тихо подумал он. – Сейчас я имел бы возможность написать кровью на туалетной бумаге свою лебединую песню, как поэт перед расстрелом”. Его желудок, давно не принимавший пищи, мгновенно всосал скудный тюремный рацион вплоть до последней молекулы и при всем желании не мог выдавить даже легкого печального вздоха. Теперь он испытывал еще большие муки голода, чем перед трапезой.

Вдруг по какому-то необъяснимому напряжению в макушке Бедин понял, что на него кто-то смотрит сверху. Он поднял голову и встретился глазами с Глафирой, выглядывающей из-за перегородки.

Женщина стояла на унитазе соседнего, женского отделения, лицо ее мило раскраснелось от неудобства, и пряди волос свисали из-под снайперской косынки почти до самой головы Феликса. Актриса лукаво улыбалась.

– Вы, здесь? – Сердце обозревателя радостно прыгнуло.

– Да, да, кто же еще. Несчастный капитан до того щепетилен, что не заглядывает в женскую кабинку, даже когда здесь никого нет. Он как ребенок, и я помыкаю им без всякого труда.

“Какая она красивая вот так, с унитаза,” – подумал Бедин о

Глафире. К этому бесстыжему типу женщин его только и влекло.

– Я вам не помешала? Вы так задумались, что жалко было отвлечь, – сказала Глафира и сдула прядь русых волос с алого рта.

– Нисколько. Милости прошу. – Бедин галантно поднялся с унитаза и одернул брюки.

– Я мигом.

Актриса перебежала в кабинку Бедина, заперла ее изнутри и тут же, не дав обозревателю опомниться, запечатала его рот крепким, мокрым, жарким поцелуем.

– Какая ты! – успел пробормотать Феликс в момент передышки, едва удерживаясь на ногах от головокружения.

– Ни слова! Времени у нас в обрез! Свербицкий не догадывается, что я на вашей стороне, но при малейшем подозрении он способен расстрелять даже меня. Этот человек наивен, как ребенок, но в то же время страшен, когда дело касается его идеалов. Несколько дней назад, говорят, он расстрелял целую компанию грибников, заподозренных в шпионаже. Среди них была тринадцатилетняя девочка.

Широко раскрыв глаза и кривя от неудобства румяное личико, едва тронутое морщинками возле глаз, Глафира торопливо расшнуровывала свои высокие армейские ботинки, не мешая Бедину тискать твердые спортивные ноги, компактную попу и выпуклый бугорок лона, пышущий печным жаром.

– Так, значит, это ты нас звала? – спросил Феликс сквозь звон и головокружение.

– Конечно! Я хотела предупредить вас об опасности, встретив где-нибудь в кустах, но этот бдительный дьявол вырос как из-под земли и зажал мне рот. Нелегко мне было его убедить в том, что я пытаюсь заманить вас в ловушку и захватить в плен.

– Но как тебе удалось найти общий язык с этим чудовищем? Говорят, его невозможно ни уговорить, ни подкупить, ни запугать!

– Когда вас подкосило зелье контрразведчиков, со мною ничего не произошло, потому что я только набрала вино за щеку и незаметно выплюнула его в кусты. Не забывай, что я актриса и мне ничего не стоило разыграть приступ беспамятства. Из-под ресниц я тайно наблюдала, как вас с милым Глебом, позеленевших, бесчувственных, а может – уже мертвых, погрузили в наш автобус, а меня почему-то отнесли в автобус контрразведчиков.

Не представляешь, мой милый, какого труда мне стоило притворяться бесчувственной в тот момент, когда, пользуясь своей безнаказанностью, эта скотина Плещеев задрал мне юбку и стал гладить ноги, а потом запустил руку в трусики.

– Свинья! – простонал Бедин.

– Затем они обшарили ваши карманы, бросили вас на землю и изуродовали вашу машину. Я была уверена, что вы мертвы.

– Как ты оказалась в отряде Свербицкого? – Феликс задрал гимнастерку Глафиры и стал тискать ее грузные, твердые груди, поочередно хватая их губами. Глафира улыбалась, откинув голову, а затем нависла над Бединым и стала смотреть на него в упор хищным, безжалостным взглядом.

– Пока контрразведчики закусывали на траве и обменивались впечатлениями, я незаметно отползла к кустам и вдруг увидела перед самым своим носом огромную армейскую бутсу. Я подняла глаза и встретилась взглядом с каким-то ужасным, заросшим, оборванным вооруженным человеком. Капитан Свербицкий находился в засаде и наблюдал за происходящим. “Умоляю, – прошептала я, – меня захватили в плен какие-то люди. Спасите меня”. Капитан приложил палец к губам и чуть заметно улыбнулся. Я поняла, что для меня этот человек не представляет опасности.