Страница 8 из 18
5
Кляп - хорошее подспорье в разговоре, самый убедительный аргумент. Когда один из двух собеседников насильственно нем, другой уже автоматически становится Цицероном. На любой его довод контрдовода все равно не последует. Человеку с кляпом остается лишь внимать, покорно помалкивая в знак согласия, в данном конкретном случае неотличимого от несогласия.
- Предлагаю выгодный обмен, - сказал доктор-черепашка. - Сначала я вам честно излагаю все, что я знаю, а затем вы - что знаете вы. Не отказывайтесь, мои условия очень хорошие. Я знаю много, от вас же прошу - совсем пустячок: сказать, где наследство Кондратьева. Есть возражения?
Возражений, естественно, не последовало.
- Превосходно! - одобрил доктор. - Вы мне нравитесь все больше и больше. Тогда начнем с начала - с большого ограбления поезда в семьдесят девятом. Точнее, не поезда, а всего одного вагона. Припоминаете? Рейс "Москва - Берлин". Через Варшаву, разумеется. Июль, два Часа ночи, станция Барановичи. В вагоне номер четыре появляются двое пограничников... - Голос черепашки стал тихо уплывать куда-то в волшебную даль.
Много-много лет назад маленький шкет Дима Курочкин более всего на свете любил сказки про аленький цветочек, царевну-лягушку и гадкого утенка. Особенно ему нравилось, когда в конце сказок торжествовала справедливость и противные уродцы превращались в дивных красавцев и красавиц: поганое чудище становилось пригожим королевичем, неказистая зеленая квакушка - прекрасной царевной, а утенок соответственно лебедем. Под влиянием этих чудесных историй мальчик Дима довольно долго считал, что под скорлупой всякого внешнего безобразия обязательно скрывается заколдованная красота, - важно лишь не упустить драгоценного момента превращения. Примерно в пятилетнем возрасте он едва не довел до нервного припадка пожилую соседку по коммунальной квартире, унылую тетку с двумя крупными бородавками на одной щеке и с одним родимым пятном - на другой. Сам Дмитрий Олегович эту историю помнил смутно, но родители уже гораздо позже с ехидными улыбочками рассказывали ему, как он много дней подряд таскался по коридору за соседкой, как приклеенный, и уговаривал ее хоть ненадолго стать Василисой Прекрасной, трогательно при этом обещая ни в коем случае не сжигать в печке ее старую шкурку с бородавками. Он даже соглашался поцеловать, если колдовство того требует, будущую Василису, чем вызвал особенный гнев бедной женщины, заподозрившей, что малолетний Курочкин просто-напросто над ней издевается. Потом были крики, слезы, брань и родительские извинения. Однако даже это скандальное происшествие, окончившееся ремнем и стоянием в углу, не поколебало уверенности мальчика в своей правоте. Через два года придя в школу, Дима первым делом сел за одну парту с самой невзрачной одноклассницей. И пока его ровесники дергали за косички и обсыпали мелом кудрявых и румяных девочек, похожих на дорогие куклы из "Детского мира", юный Дима был верен своему гадкому утенку. Он терпеливо сносил насмешки окружающих, поглядывая на них с чувством затаенного превосходства. Он-то один догадывался, что его некрасивенькая соседка по парте всего только заколдована, и стоит чарам рассеяться, как все ахнут. С этими блаженными мыслями он прожил года полтора, пока его избранница существо с Прескверным характером - не переехала в другой город, так и оставшись до последнего дня в Москве
все тем же утенком. Прощаясь, Дима был всех безутешнее: счастье увидеть собственными глазами заветное превращение в белого лебедя отныне принадлежало кому-то другому. Мальчик и в мыслях не мог допустить, что утенок НЕ СТАНЕТ лебедем. А кем же он станет, скажите на милость? Ну, не гадкой же уткой?
Повзрослев, Курочкин забросил потрепанные томики сказок на антресоли, и, конечно, распростился со своими фантазиями. Но все же иногда, сталкиваясь с чем-нибудь особенно некрасивым и опасным, Дмитрий Олегович из чувства самосохранения мог вдруг начать прикидывать про себя, какой чудо-принц способен спрятаться под уродливой личиной. Вот и сейчас, глядя на черепахообразного доктора, беззвучно открывающего рот, Курочкин пытался отвлечься от мрачного видения разложенных на газетке пыточных инструментов и вообразить, какие заклинания необходимы для счастливой метаморфозы. Крэкс-пэксфэкс? Снип-снап-снур-ре? Квинтер-финтер-жаба? Дмитрий Олегович уже почти представил, как под воздействием магических слов разглаживаются морщины на лице злого доктора, распрямляются согбенные плечи, и вместо сморщенной лапки покрытой старческими пигментными пятнами, возникает обычная человеческая рука...
- ...заперли купе и вышли со всеми трофеями на полустанке неподалеку от Коссова, где этих обоих робингудов уже ждала машина... Да вы меня не слушаете! - доктор чувствительно шлепнул по щеке Курочкина своею правой черепаховой лапкой, так и не успевшей превратиться в руку прекрасного принца. - Не спать, не спать, что еще за фокусы? И не вздумайте закатиться в обморок. Раз я с вами говорю, извольте слушать. Невежливо манкировать, между прочим, мы так не договаривались...
Заткнутый кляпом Курочкин мог бы возразить, что он лично вообще ни с кем и ни о чем не договаривался и тем более не понимает, при чем тут Барановичи, где он сроду никогда не был. Однако в данную минуту Дмитрий Олегович, как известно, был насильственно лишен права голоса. Ему оставалось лишь возмущенно молчать, как рыба в пироге. Как ягнята. Как партизан.
Мысль о партизанах немедленно, словно магнитом, притянула к Курочкину и карателей. Топоча сапогами, из глубины подвала явилась уже знакомая парочка оккупантов в немецко-фашистских мундирах. Вид у карателей был не слишком-то бравый.
- Вас ист лос? - с раздражением осведомился герр доктор, снова увидев парочку. - Вам же ясно было сказано: погуляйте там, пока вас не позовут. Шнелль, шнелль, коммен хераус! - Курочкин догадался, что в присутствии этих двух оккупантов черепашка не расположена вести допрос.
Тот фашист, до которого Дмитрий Олегович сегодня смог доплюнуть, виновато проговорил:
- Ферцайхунг, герр доктор! Извините. Мы просто хотели спросить: можно нам тут пока немного раухен? Hyp ейне цигаретте?