Хребет Скалистый

Завещание партизана

Как только захлопнулась дверь за Проценко и Решетняком, Алла вызвала к себе Шуру Бабенко. Ей не терпелось рассказать закадычному другу обо всех новостях сегодняшнего дня.

Она высунулась в окно и оглушительно свистнула. В этом способе связи было одно неудобство: Алке хотелось пооткровенничать лишь с одним Шурой, а на свист, даже еще раньше его, выкатился во двор Лелюх.

Что-то дожевывая на ходу, Васька приветственно замахал рукой и резвым галопом направился через двор к Алкиному подъезду. Шура догнал его уже на площадке второго этажа.

— Ты чего так торопишься? — иронически спросил Шура, открывая дверь.

— Звали, — буркнул Лелюх и, ловко нырнул в приоткрытую Шурой дверь. Добрый вечер! Добрый вечер! — очень радостно прокричал он, теперь уже уверенный, что в гости он все-таки попал. — Вот мы и приш…

Обеспокоенный его неожиданным и стремительным появлением, Сокол издал глухое, угрожающее рычание. Проглотив конец фразы, Лелюх оторопело смотрел на собаку.

— К… к…акой песик! — пробормотал он, пятясь к двери. — Овчарка!

Обойдя стороной Шуру, Васька скрылся за его спиной, а оттуда, ободрившись, попытался наладить с псом дипломатические отношения.

— Фють! Фють! — начал он присвистывать.

Подхалимаж успеха не имел. Соколу не нравилось ни то, что Васька отступал к двери и пытался прятаться, ни то, что он начал свистеть. Так уж получается у собак: они всегда подозрительно относятся к тем, кто их боится или заигрывает с ними.

Глухо урча, Сокол подошел к обомлевшему от страха Ваське, обнюхал его и невозмутимо улегся у самой двери в комнату.

Васька попытался пробраться мимо пса к выходу, но Сокол выразительно наморщил нос и оскалил зубы. Лелюху пришлось спешно ретироваться.

— Ты чего, Сокол? Нельзя! — вмешалась Алла. — Это свой. Свой. Понимаешь?

Сокол либо не понимал, либо не хотел согласиться с тем, что Васька «свой». Не признал он и Шуру Бабенко. Не могла убедить собаку и вызванная на помощь из соседней комнаты Ольга.

Сокол позволял беспрепятственно входить и выходить из комнаты Ольге и Алле. Стоило же кому-либо из мальчиков двинуться к двери или к окну, он предостерегающе рычал и щелкал острыми клыками.

Девушки ходили свободно при Решетняке и в понятии пса были «своими», а ребята были люди неведомые, и их без специального разрешения выпускать не полагалось. Тем более, и вели они себя, с точки зрения Сокола, явно подозрительно.

— Вот здорово! — восхищался Шура. — Вот дрессировочка! Это того подполковника милиции, что вчера был?

— Нет, это теперь мой, — с гордостью ответила Алла, — чистокровная овчарка.

— Конечно, — обрел наконец дар речи Лелюх, усаживаясь на диван и на всякий случай подбирая под себя ноги, — умненькая собачка… А… а как же… Мне домой надо.

— Сейчас мы его выманим в другую комнату и запрем, — решила Ольга.

Она принесла из кухни кусок пирога с мясом и издали позвала собаку. Тщетно. Сокол прекрасно знал, что никакой еды от посторонних брать нельзя, тем более в тот момент, когда стережешь сразу двух подозрительных людей.

Лелюх поскучнел еще больше.

Зная, чем можно поправить его испорченное настроение, Алла пригласила друзей к столу. Ольга принесла из кухни чайник.

За чаем Алка рассказала ребятам о найденной иконе Рублева и обнаруженной на книге подписи, сделанной рукой ее отца.

Увлеченные разговором, они забыли о Соколе и не заметили, как прошло время.

Только Ольга украдкой поглядывала на часы.

Наконец вернулись Проценко и Решетняк, Григорий Анисимович не скрывал своего разочарования. Он был хмуро-сосредоточен и неразговорчив. Ведь он ожидал, что будут обнаружены все украденные во время войны шедевры великих художников, принадлежавшие Киевской картинной галерее.

Совсем иначе был настроен подполковник милиции. Он весело шутил, потребовал, чтобы ему наконец дали именинного пирога, а попив чаю, предложил Алке и ее друзьям пойти в рощу, чтобы по-настоящему передать Сокола новой хозяйке. Оказалось, что для этого существует специальная церемония. Нечего говорить, что ребята с радостью согласились.

В давние годы какой-то безвестный любитель природы насадил на окраине города привезенные с севера березы. Березы хорошо принялись на благодатной кубанской земле. Но во время оккупации города фашисты вырубили березы, боясь, что в роще могут спрятаться партизаны.

И теперь о прежнем излюбленном месте загородных прогулок горожан напоминали лишь пни да кое-где пробившиеся тоненькие молодые деревца.

С грустью осмотрев этот неприглядный пустырь, Решетняк приступил к делу. Так, чтобы видел пес, он передал Алле поводок и намордник. Похлопав девочку несколько раз по плечу, подполковник повторил:

— Вожатый! Вожатый! Слушать!

Алка скомандовала "к ноге" — Сокол послушно стал с ней рядом. Дело шло на лад.

Затем подполковник уходил в одну сторону, Алка — в другую. По имени или одним из условных сигналов она звала Сокола. Если пес слушался и подходил к ней, он получал небольшой кусок сыру.

Съев сыр, Сокол облизывался, блаженно жмурился и просительно смотрел на Аллу. Тогда она клала на землю платок и, велев Соколу стеречь его, пряталась.

Взяв длинную палку, Шура пытался подтянуть пла-ток к себе.

Сокол зло кусал палку, угрожающе лаял на Шуру, но с места не сходил. В конце концов, глухо ворча, он ложился на платок. За стойкость и верность он получал двойную порцию сыра.

Потом решили попробовать пустить Сокола по следу.

— Давайте я спрячусь, — предложил Васька. — Меня хоть сто тысяч ищеек будут искать, все равно не найдут.

Решетняк согласился.

Ваське было отпущено двадцать минут, чтобы он успел как следует спрятаться. После этого Соколу дали понюхать его тюбетейку и Алка скомандовала:

— Сокол, след! След! След, Сокол!

Пес недовольно пошмыгал носом и начал искать. След он взял быстро и опрометью бросился к зеленеющим вдали зарослям кукурузы. Буквально через минуту оттуда донесся отчаянный вопль Васьки. Перегоняя друг друга, все бросились на крик.

Лелюх лежал лицом вниз на дне сухой канавы и орал благим матом. Поставив на его плечи могучие лапы, Сокол крепко прижал Ваську к земле. Стоило Ваське чуть пошевелиться, как сразу же раздавалось рычание, и он чувствовал у себя на затылке горячее дыхание собаки.

— Ой, возьмите меня скорей! — верещал Лелюх. Алла, как ей указал Решетняк, взяла Сокола за ошейник и оттянула его в сторону.

— Вот теперь, Алла, ты можешь считаться полноправной хозяйкой служебной собаки, — сказал Решетняк. — Завтра я тебя отведу в наш питомник служебного собаководства. Познакомишься там с сержантом, воспитавшим Сокола, и условишься, когда ты будешь приходить с ним на занятия.

— Только не завтра, — возразила Алка: — вы же обещали, что завтра возьмете меня читать папину надпись. Возьмите, дядя Филя! — просительно закончила она.

— Обязательно возьму, — подтвердил свое обещание Решетняк.

— Это на "Трех мушкетерах"? По-моему, ничего не выйдет, — глубокомысленно заявил постепенно пришедший в себя Лелюх, — раз надпись стерлась, значит, ее нет. А раз нет — чего же читать? Чистый лист бумаги?

— Не совсем чистый, — возразил Решетняк. — Когда чем-нибудь пишут, от нажима, пусть даже самого легкого, нарушается строение волокон бумаги. Остаются также мельчайшие частицы карандашного грифеля, чернил или краски.

— А как же это обнаружить? — с интересом спросил Шура.

— Способов много. Применяют и фотографию, и микроскопы, и специальные ртутно-кварцевые лампы для просвечивания ультрафиолетовыми лучами. Применяют и рентген. Есть еще и инфракрасные лучи. Словом, если хотите, пойдемте завтра вместе со мной и посмотрите.

— А пустят? — неуверенно спросил Лелюх.

— Будем надеяться, что со мной пустят, — улыбнулся Решетняк.

Не раз проходили ребята по одной из центральных улиц мимо старинного двухэтажного домика. У подъезда висела маленькая вывеска: "Научно-технический отдел краевого управления милиции". Они никогда не задумывались над тем, что происходит за стенами этого дома. Милиция и милиция. Но, когда вслед за Филиппом Васильевичем ребята вошли в дом, у них появилось ощущение, что они попали в больницу.