Страница 2 из 19
– Не верю я россказням цыганских попрошаек. Лишь чтобы не видеть тебя больше, готов послушать твой бред. Говори скорее и прочь с глаз моих.
– Скорый ты больно, барин. На все скорый: от широты души беспредельной до холодного бессердечия.
– О чем ты? Не смей так говорить! Что знать про меня можешь?
– Это ты сейчас молчи да слушай, что я говорю. Может, это совесть твоя сегодня глаза тебе и сердце открыть хочет. Отчаянный ты человек, барин, храбрый до безрассудства, щедрый до беспредела, друзья тебя любят за это, да еще за разгульную твою жизнь. Никого ты не боишься: ни Бога, ни чёрта. Если что захочешь, через всё и всех переступишь, чтобы твоим было. Никаких преград не признаёшь. Думаешь, жизнь твоя от этого через край полна? Ошибаешься, яхонтовый. Пустой ты, а сердце твое каменное. Никого ты не любишь, кроме себя, даже щедрость твоя друзьям показная. Ценишь только себя, ни о ком твое сердце не страдает, не болит. Много горя ты принесешь тем, кто любит тебя преданно. Стоишь ты сейчас на самом краю добра и зла, удержишься от зла – себя спасёшь, родных, близких, детей и весь свой род в будущем, не удержишься, зло и через поколения аукнется. Ты того уже и знать не будешь, а зло, тобой взращённое, многим жизнь искалечит. Тебе выбирать, по какому пути идти. Да только не верится мне, что справишься ты со своей натурой: желания твои все добрые помыслы собой затмят. Холодно мне от тебя. Прощай! И денег твоих не хочу.
«Господи! Свят, свят, свят! Да где же она?! Только что передо мной стояла. Как сквозь землю провалилась… Да была ли она? Все Иван, пора прекращать такие загулы, как вчера, а не то и ещё что-нибудь пригрезится. Добро, зло, выбор. Какая скука…
И занесло же тебя полковник Загряжский в Лифляндию. То ли дело Петербург. Вот уж где погулял, так погулял! Думаю, меня там многие помнят: и друзья-драгуны, и прелестные дамы. О, дамы! О, дуэли из-за этих самых очаровательниц с их мужьями, женихами и благородными папашами. Сколько их было, уж и не вспомню сейчас: и дам, и дуэлей. Да что это ты право, Иван Александрович, скис совсем. Радуйся: сражения прошёл и жив. И хоть двинут с полком к прусской границе, но не в глухомань же отправлен, а в Дерпт. А в Дерпте ждут балы, томные взгляды лифляндских дам и стреляющие глазки их кокетливых юных дочек, и новые загульные пирушки. Вперед, полковник Иван Александрович Загряжский, к новым заманчивым приключениям!»
Часть 1 Дерпт
Сердце, сердце, что случилось,
Что смутило жизнь твою?
Жизнью новой ты забилось,
Я тебя не узнаю…
Беспредельной, мощной силой
Этой юной красоты,
Этой женственностью милой
Пленено отселе ты.
Иоганн Гёте
Глава 1
Луч солнца пробился сквозь кисейный занавес, скользнул по клавесину и отразился в высоких зеркалах. За клавесином на стене парадный портрет супружеской пары: справа высокий худощавый мужчина в форме ротмистра русской кавалерии, а рядом – нет, не женщина – дивное неземное существо, ангел с огромными сияющими тёмными глазами. Совершеннейшая красота: дивные утонченные черты лица, нежный гибкий стан, изумительная форма плеч и рук. Совсем юная, лет семнадцать. Откуда же тогда такая печаль в глазах, будто ведома ей тайна всей её жизни, будто видит она впереди такую бездну несчастий, что сжимается сердце и хочется закрыть, уберечь эту редкую трепетную красоту от горя, бед и разочарований.
Приоткрылась дверь в зал, и легкой бесшумной тенью скользнула героиня портрета. Ангел сошёл с полотна, оказавшись юной девятнадцатилетней женщиной. Быстро огляделась по сторонам, накинула редингот, набросила на голову кашемировую шаль, тихонько отворила входную дверь и сбежала по ступенькам. Обогнув угол дома, перевела дух и медленно пошла по аллее сада. Последуем же за ней, дорогой читатель, попробуем понять: какие же мысли теснятся в этой дивной головке в столь раннее утро.
Гул осеннего леса словно говорит о бренности бытия. Деревья покрыты разноцветным убором: жёлтые листья берез, всевозможные оттенки от оранжевого до красного кленов, орешника, осин. Еще совсем немного и трепещущие листья опадут, усыпав влажную землю и прикрыв узловатые корни. Они прожили свою короткую жизнь, одарили красотой этот мир и теперь тихо умирают, всё ещё прекрасные в своём осеннем уборе. Какие дивные трели раздавались из их ветвей! Сколько слов любви и нежности прозвучало под их кронами! Какой восторг рождался в душах тех, кто любовался их нежной прелестью, вслушивался в шёпот их ветвей. Теперь деревья готовятся к зиме, чтобы пережить стужу и холод, и, встрепенувшись весной, дать жизнь новому поколению листвы. Только многолетние вечнозелёные ели, как мудрые, всё знающие старики смотрят на круговорот жизни и молчат, загадочные в своем величии.
А мы по-прежнему следуем за нашей героиней. Неожиданно за деревьями открылась светлая поляна, в лучах холодного осеннего солнца предстало семейное кладбище: склепы, надгробия, небольшая могила со скорбящим ангелом. Вот где предаётся своему отчаянию молодая мать. Короткая надпись:
«Здесь покоится прах Карла Густава фон Поссе
10.XII.1778 – 13.XII.1778»
Подобно стройной березке подарила юная женщина жизнь своему нежному листочку, но суждено было ему прожить всего три дня, а боль утраты не утихает и почти два года спустя после трагедии. Будем деликатны, оставим на время нашу героиню наедине с её печальными мыслями и вернемся в пробуждающийся к своим дневным делам и заботам дом.
Глава 2
Вот и он: прелестный господский дом в классическом стиле с обязательными колоннами у входа, с портиком над ними и высокими светлыми окнами по бокам. Засуетилась прислуга, забегали молоденькие горничные, с кухни потянулись привлекательные запахи. В столовую вошел молодой хозяин усадьбы барон Мориц фон Поссе.
– Где баронесса? – обратился он к прислуге, сервировавшей стол.
– Не знаю, Ваша светлость, – испуганно ответила девушка.
Барон нервно сел за стол. Тихо, почти бесшумно, с отсутствующим выражением лица в столовую вошла наша героиня и тоже присела к столу. Мгновенно в комнате появились слуги, и утренняя трапеза началась.
– Дорогая, нельзя же так, – раздражённо сказал супруг, – я делаю всё, что могу, чтобы помочь Вам, но мои силы не беспредельны. Вы думаете, я каменный, бесчувственный? У меня тоже есть сердце, я не меньше Вас скорблю о случившемся, но жизнь идет вперед. Тридцатого сентября Иоганне год исполнился, о ней подумайте. Вы с дочерью словно чужая: ни нежности, ни ласки, ни любви. Сын на небесах, но она-то здесь, с нами, она живая. О себе уже вообще не говорю, ко мне такой холод и равнодушие, что сердце болит. Опомнитесь, Вы нам нужны, Ульрика!
Не притронувшись к еде, не ответив ни слова, баронесса встала и направилась прочь из комнаты.
– Ульрика, вернитесь!
Полный отчаяния, с выражением беспомощности на лице и навернувшимися на глаза слезами барон застыл в своём горе.
* * *
«Господи, как хочется рыдать, ну почему нет слёз? Постыло всё: и этот ненавистный дом, и муж со своими нравоучениями и любовью, даже дочь, и та вызывает только тоску и отторжение. Почему сердце застыло? Нет сил жить! Хочу покоя и тишины и никого не видеть! Неужели в этом доме еще два года назад я верила, что буду счастлива, буду любить и буду любима? Все исчезло, всё оказалось миражом… Как жить дальше? Никто меня не понимает. Отец, любимый отец, и тот смотрит сурово и осуждающе. А ведь я и не жила совсем, ничего не успела ни увидеть, ни понять в жизни. Из любящего родительского дома сразу замуж, то ли любила Морица, то ли придумала любовь. Блестящий офицер, в родне герои, замечательная партия, все завидовали, сама себе завидовала. Всё сломалось в один день, в один страшный день. Как ждали ребенка! Уверены были, что родится мальчик, даже имя заранее дали в честь будущего любимого дедушки. Ах, не надо было заранее, плохая примета! И вдруг – преждевременные роды, три дня – и сказка закончилась… Тоска… Тоска…»