Смертельный вызов

– Об Оксане есть новости? – спросила мама. – Я волнуюсь, как они доехали? В вагонах сквозняки такие.

– Она должна позвонить или мне или родителям. Но Степан Богданович ничего еще не сообщал. Они только сегодня должны прибыть во Львов. Завтра, наверное, с вокзала из Черновцов позвонит. Тесть сказал, что их там встретят его родственники.

– Ты на «сорок дней» не работаешь?

– Пока не знаю, – пожал плечами Иван. – Я перехожу на другую подстанцию, и нового графика не знаю. Думаю, что не работаю. Не волнуйся, ма. Все нормально.

– А почему переходишь?

– С начальством не нашел общего языка. – Иван постарался интонацией показать, что ему этот разговор неприятен, и он не хочет его продолжать. – Завтра поеду договариваться о переводе. Ма, а сорок дней отмечать – это обязательно? Отец ведь был атеист.

– Атеист, – эхом отозвалась мама, – но крещеный. Ты не знал, но его в младенчестве бабки в церкви окрестили? Ему еще годика не было. Ничего, все мы создания Божьи, и верующие и атеисты.

– Ма, а ты верующая? – спросил Иван, хотя знал, что последний год мать каждое воскресенье ходит в церковь. Все–таки ходить в церковь и верить по настоящему, это не одно и тоже. Много кто ходит, а кто из них действительно верит?

Он так не смог бы. Или смог?

Иван задумался, теперь ему многое теперь придется делать понарошку, а значит – врать, лицемерить?

«На войне нет лжи в отношении врага, а есть военная хитрость», – припомнил Иван услышанную где-то фразу.

Мама, убирая посуду со стола, на мгновение замерла и ответила:

– А сейчас только Богу и можно верить. Больше никому.

– Ты не ответила, – настаивал Иван. – Ты не Богу, а в Бога веришь?

– Верю. – Подтвердила мама и добавила, – Только в Него и только Ему. Люди стали другие. Мне с ними сейчас очень трудно. Все какие-то вздернутые, алчные… не люди, а бесы. А без Веры жить нельзя.

– А я вот не верю в Бога. – Рассеянно произнес Иван. – Раньше верил в коммунизм, в будущее, в людей верил. Теперь не знаю. Как жить?

– По совести, – ответила мама. – Если не знаешь, что делать, из всех возможных решений выбирай самое доброе.

– Это ты здорово сказала.

– Это не я, это братья Стругацкие. Только я уже не помню, в какой книге.

После ужина исполнилась мечта Ивана: он все–таки завалился на тахту с книгой «Щит и меч» и, зачитавшись, забыл совет Москвичова, не просто читать, а изучать эту книгу.

Глава третья,

В которой Ивану нравится на новом месте работы, а полковник Москвичов его разочаровывает.

Новая подстанция расположилась в старинном, еще дореволюционном трехэтажном особнячке с огромным количеством комнаток, чуланчиков, коридоров и коридорчиков. На второй этаж от главного «барского» подъезда вела красивая лестница с чугунными кружевными перилами, а на третий, под самую крышу, можно было зайти с двух крыльев по узеньким скрипучим лестницам. Все комнаты под крышей имели круглые оконца, которые открывались, поворачиваясь на срединной оси, разделяя оконный проем на две половины. От этого здания веяло историей веков. Тут даже пыль была антикварная.

По сравнению с прежней, эта подстанция казалась намного уютнее. Проходя скрипучим полутемным коридором к кабинету заведующего, Иван подумал, что тут могут и привидения жить. Такой древностью пахло от стен.

Разговор прошел быстро. Заведующий без особого интереса посмотрел на Ивана, буркнул в ответ на приветствие:

– Здравствуй. Чем обязан?

– Я фельдшер, – объяснил Иван, – переехал в этот район, вот хочу перевестись на вашу подстанцию. Возьмете?

– Спать любишь?

– Люблю, – честно ответил Иван. – Туда не наездится. А у вас тут десять минут на машине.

– Во дворе мест для машин сотрудников нет, – жестко сообщил заведующий, – рафы ставить некуда. Если найдешь, где оставлять машину в соседних дворах, езди. Но на площадку не суйся. Пиши заявление о переводе, я подпишу, и дуй в кадры. Когда готов выйти?

Иван сдержал улыбку.

– Завтра отцу сорок дней, если можно поставьте с послезавтра. Или позже.

– Иди, – сказал заведующий, – я фамилию записал, старшему фельдшеру передам, выходи послезавтра, поставим в бригаду. Пару дежурств поработаешь с врачами, а там посмотрим.

Ивану заведующий понравился. Мрачный, немногословный. В отличие от прежней заведующей, больше похожей на озабоченную наседку, которая кудахтала по делу и без, этот напоминал седого волка – Акелу из мультфильма про Маугли.

До первого дежурства дни незаметно пролетели. На сороковины съездили с мамой на могилу отца. Приходили друзья и родственники, тесть с тещей тоже были. Помянули коротко и разъехались.

Иван на новой работе познакомился с двумя врачами, четырьмя водителями и тремя фельдшерами, с которыми вместе посидели на кухне – попили чаю и немного перекусили. Общая атмосфера на подстанции Ивану понравилась. Не было той нервозности, что теперь контрастом ощущалась на прежней. Здесь все какие-то спокойные, даже расслабленные. Видимо сказывался тот факт, что заведующий – мужчина, и старший врач и фельдшер тоже мужчины. Атмосфера в организации сильно зависит от руководства.

Заведующего звали Юрий Александрович Никитин. Был он немолод, сухощав, сед и немногословен. Доктор Сидорчук, с которым Ивану довелось ездить на одной бригаде в первые сутки, намекнул, что ЮАН, как называли за глаза сотрудники заведующего, может и в репу дать, если без свидетелей. И с нерадивыми медиками заведующий расстается легко. Так ЮАН в одночасье вышвырнул с подстанции фельдшеров Гопмана, Гакова и Ревича, которые «кидали ложняки» и гоняли в отведенное на них время по своим делам. Причем вышвырнул физически, сперва одного, отправил пендалем в сугроб, потом и второму поставил бланш под глазом, прежде чем тот сам убежал. Любил ЮАН покататься на вызовы по выходным и праздникам с каким-нибудь фельдшером. Любимчиков, говорят у него не было, скорее наоборот, выбирал салагу и заставлял смотреть больных, писать карты. Учил мало, скорее подвергал суточному экзамену. И, если салага экзамен сдавал – отпускал в свободное «одиночное плаванье» по вызовам.

После доктора Сидорчука Ивану дали врача Обопенского. Так что следующие сутки Иван откатал с типичным сибаритом. Михаил Глебович Оболенский вальяжен и нетороплив, в руках ничего тяжелее фонендоскопа и авторучки не носит, говорит медленно, смачно, молодым женщинам любит слушать сердце и легкие, прижимаясь волосатым ухом к спине или груди, а пожилых поручает обследовать фельдшеру. На вызове любит пить чай, рассуждать о загнивающей российской медицине и сожалеет о распаде СССР, хотя с интересом смотрит в будущее и надеется, что среди повального воровства, блеснет заря лучшей жизни и достатка. «Ну, ведь когда-нибудь они, наконец, нажрутся, нахапаются?!», кого Оболенский имел виду под «они», было понятно – нарождающийся класс российских буржуев–олигархов.

Иван, хоть и не согласен был с этим выводом, решил не спорить со старым доктором. Он верил отцу, который, не уставал повторять, что жадность капитала не знает пределов, и если бы вдруг нашелся покупатель на Вселенную, олигархи продали бы и ее, как нашелся «умник», который начал торговать участками на Луне.

Оба врача Ивану понравились. Работать с ними было весело и легко. Они не расспрашивали о прежнем месте работы и о причине перехода. Иван ждал таких расспросов, но постепенно сложилось ощущение, что эта тема вообще никого не интересовала. Молодые женщины врачи и фельдшера обращали внимание только на обручальное кольцо у Ивана и тоже без расспросов. Вроде бы все понятно и так.

Он не забывал оставлять сообщение: «Для вас ничего не видел», отчасти еще и потому, что действительно ничего такого, что могло как-то навести его на тему задания, не видел и не слышал. Обычно удавалось позвонить прямо с вызова, отправив доктора в машину.

– Идите, я отзвонюсь, – говорил Иван, а дождавшись, когда скрипнет или хлопнет дверь лифта, или шаги затихнут на лестнице, он набирал ноль–девять. Все задание Москвичова виделось теперь не более чем забавной шпионской игрой. Но при последнем звонке на справочный телефон, хоть и произнес стандартную фразу, ему зачитали текст: «Скатертный переулок, семь, завтра, девятнадцать тридцать. Панчо Вилла».