Страница 89 из 94
Он вернулся к построению солдатиковой иерархии. Эн - мамин солдатик, Гаян - мамин генерал.
А вот этот солдатик - он.
У него есть мышка-сестренка.
У мудрой Иланни очень красивые руки. Ногти коротко подстрижены, чтобы удобно было аккомпанировать на пианино, пальцы тонкие, изящные. Когда она поет вместе с хором, ему стыдно за свой голос, но при этом хочется показать, что он тоже может. Он вечно поет слишком громко, и мудрая Иланни однажды оставляет его после урока, и долго-долго просит петь ноту за нотой, то выше, то ниже, то заткнув одно ухо, то нет. В конце она просит петь вместе с хором. В конце года будет концерт, он сможет солировать, если захочет, но пока ребята должны петь все вместе, он же понимает?
Он не очень хочет солировать, но ему нравится, когда мудрая Иланни с ним возится, поэтому он кивает, и спрашивает, можно ли ему в кружок. Она смеется: конечно, приходи!
...через полгода она уходит, еще через три месяца ее пепел развеивают над Кровь-рекой, и тупо глядя в ржавые буруны, он внезапно понимает, что все, больше в мире нет человека, который обращал бы на него внимание.
...Он очень смутно помнит, как Фарн тащил его до дома, но с тех пор никому не позволяет даже глянуть косо в его сторону. Фарн рядом, потому что так удобнее прятаться за его статус сына Верховного, но ничего. Фарн не от хорошей жизни рядом, и не от хорошей жизни за него прячется. Таким, как Фарн, жить очень страшно: парня Фарна как-то раз отец избил так, что до сих пор половина лица не двигается, сам Фарн ушел из школы в шестнадцать, чтобы работать - его просто выгнали из дома, кто-то не постеснялся, донес благую весть, рассказал. Впрочем, Фарн и не скрывал особо, ждал этого - и был готов. С тех пор Фарн работает в баре.
Сестра однажды подходит к нему дома, подозрительно нюхает куртку, вредная девчонка.
"Ты что, курил?" - спрашивает она, поджимая губы совсем как Лелле, - "Это же вредно!"
Она кривит точеный носик, на кончике носика неуклюже замазанный прыщик. Он не удерживается, нажимает на носик пальцем.
"Прости, не буду больше".
Он не то чтобы он часто, иногда, за компанию, просто в баре Фарна вечно курят старшие. Но с того дня он больше не стреляет сигарет и за компанию. Не хочется, чтобы сестра помнила о нем только это.
У него вообще ощущение, что он суть есть туман, вот-вот подхватит его - и унесет куда-то, он истает, и больше его никто и никогда не вспомнит. Он не принадлежит к компании друзей Фарна, он не такой, как они, и даже хотел бы, не смог бы скрыть, что ему нравятся девушки, и что мудрая Иланни до сих пор ему иногда снится; но другой компании мир ему не преподнес. Он старается держаться рядом, но он всегда на краю, лишний.
И если он исчезнет, разве что сестра иногда будет морщиться от чьего-то чужого запаха сигарет и вспоминать смутно человека-невидимку.
Анген гостил в доме Ялы, но до него никому не было дела; до Шелеки тоже никому не было дела, поэтому он взял гостя на себя, и повел его по обычному набору достопримечательностей: набережная, музей жемчуга, статуя Онрена Завоевателя... Статуя так себе, нос чуть сколот, но надо же почтить дальнего-дальнего предка... Потом достопримечательности кончились, и Шелека привел его в любимый бар. О том, что тьенский родич может увидеть лишнее, возмутиться и, может, даже рассказать отцу, в каких местах бывает его младший сын, он подумал уже слишком поздно. К счастью, Анген только скользнул по обжимавшейся за соседним столиком парочке безразличным взглядом и тут же уткнулся в меню. Может, вовсе не понял; Шелека уж точно не хотел испытывать судьбу и уточнять.
Ангену очень понравились дешевые луковые колечки.
- Ше-ле-ка.
Анген как-то беспомощно скользнул по столу пальцами; незавершенное, нелепое движение. Мозолистые, мощные, короткие пальцы, широкое запястье: сильные руки.
Так-то он инженер, но рассказал, что барабанит на досуге.
- Имя не ударное. - сказал он, - забавно. Из всей вашей семьи - только Гаян удар по столу. Остальные - как трава на ветру, шелестят, совершенно не играются. Без обид.
Шелека задумался: и правда, Саю, Шелека, Энтан... Хотя Энтан звонче, а еще...
- Ты забыл про Лелле, - возразил он, - мама - она как колокол. Лел-ле.
- И про Энтана, - улыбнувшись, согласился Анген, будто прочитав Шелекины мысли. - Он как я. Звучит, но непойми как.
От этой улыбки - чуть рассеянной, теплой улыбки, - Шелекино сердце совершенно неприлично забарабанило о ребра.
Он машинально прижал руку к груди, - нет, бред какой-то, ему всегда нравились только девушки, - но особого смысла врать себе не было. Видимо, не только.
Может, это Фарн его так испортил, исподтишка, оставаясь рядом, какой-то своей неправильной энергетикой?
Нет, бред, кто тогда испортил Фарна? Нет, Фарн тоже вполне себе нормален. Шелека знал Фарна и в начале осознания, и в конце - это просто позволило не мучиться так же долго. Фарн слишком многое для него сделал, чтобы валить на него вину за то, что от него никак не зависело, и старательно лелеять выдуманную обиду. Это Шелека здесь единственный испорченный - никак не может определиться и выбрать сторону. Не туда и не сюда. Везде лишний. Никому не нужный.
Просто раньше он игнорировал одни удары и прислушивался к другим.
Но Анген барабанит оглушительно.
...Анген уедет, а он здесь останется. Ненужный.
...Рядом сидел не Анген, его посадили ближе к главе стола, рядом сидела всего лишь сестра, очень прямая, очень серьезная. Нет-нет, косилась на маму, старалась есть, когда она не смотрит.