Страница 71 из 94
Это не ссора, это просто стихийно возникший перерыв в отношениях, и...
А еще это мелкие Жаннэй, а не ее, и если что Юлга просто... Хотя нет. Жаннэй - нет. Она просто не приспособлена к детям, а дети - к ней. Жаннэй... нет. Она в чем-то и сама большой, жестокий ребенок.
И Юлга не собиралась бросать универ! Просто... Ну подумаешь, пару недель пропустила. Что там догонять? Большую часть из того, что сейчас преподают, она еще в школе знала. Сдаст как-нибудь.
Ярт похлопал ее по плечу так, как будто все понимает. Это-то в нем и бесило больше всего: он всегда говорил правильные вещи. Иногда злые, иногда грубые, да. Но Юлга понимала, что он прав. Что Хаш, что Аякса...
- Пойду, схожу за лопатой, - сказал он, - помогу чужим детишкам похоронить хомячка.
- Только не под вишней. Там хоронили кошку... Мою... Давно... - машинально сказала Юлга, и, помедлив слишком уж долго, все-таки нашлась, что съязвить, - неужто совесть проснулась, жестокий убийца?
- Только дураки оставляют улики, - пожал плечами Ярт, - вот и все. Никаких сантиментов.
Юлга вздохнула.
Похоже, ей придется сейчас возвращаться в это мини-учреждение для мелких Есса и пытаться объяснить зареванным детям, зачем Ярт убил хомячка.
И, может, даже самой поверить, что иногда нужен кто-то вроде Ярта.
Без сантиментов.
Чтобы хомячок больше не мучился.
39.
Саю закусила губу и снова попыталась взять аккорд. У нее так хорошо получалось вчера, так почему же сегодня у нее вместо рук будто мороженые куриные лапки? Пальцы неуклюжие, негибкие, неловкие, скользят по клавишам, как по льду.
Скоро отчетный концерт, мудрая Ашида говорила, что если Саю постарается, то может и рекуртеру приглянуться... А это почти гарантированное поступление, стипендия, общежитие и прочие блага, которые казались Саю решением почти всех ее проблем. Нужно сосредоточиться...
Не получается.
Воздействие полынной настойки окончательно исчезло к обеду, после того как Саю плотно набила живот прихваченной из дома едой. Туман отступил, и за ним, как скалы посреди моря, выступили воспоминания.
Ничего особенного, ничего непоправимого, никаких катастроф, но лучше бы они все-таки сидели в своем тумане и не высовывались. Саю просто вела себя как дура. Она навязывалась. Она вешалась на шею. И, хоть она понимала, что Мара слишком хороший парень, чтобы ей напоминать... Ну, хотя бы о том моменте, где она изображала дурочку, упиваясь собственной хитростью, и все расспрашивала, где же эта звездочка, а вот ткни пальцем, а вот поверни голову... И уж тем более о том, как она полезла целоваться... Она не представляла, как ему теперь в глаза-то смотреть.
Он отвернулся. Сделал вид, что не заметил.
И она склонила голову низко-низко, комкая в пальцах постеленное одеяло, и мир внизу был таким маленьким, темным, приглушенным, и гавкала чья-то собака, и кто-то спешил с работы, и радио из чьего-то окна бормотало смутно знакомую песню, а потом заглохло, заткнули заспанные соседи, наверное, а у Саю горели уши, гулко билось сердце и ком в горле вставал от обиды.
А потом она поняла, что ей холодно... Или Мара заметил, что ее бьет дрожь? По жилам будто текла жидкая лава, ветер приятно остужал щеки, но кожа покрылась мурашками, и Саю после недолгих возражений все-таки признала, что замерзла, и пора домой.
Надо же было так... увлечься. Настойкой, конечно, увлечься. Настойка притворялась такой легкой, такой вкусной, а потом как превратила Саю в похотливую размазню, коварно и без предупреждений.
Саю представила, что об этом поведении сказала бы Лелле. Строчкой из учебника этики для благопристойных девиц? Или цитатой великого древнего? "Женщина есть смущение мужчины, ненасытное животное, постоянное беспокойство, непрерывная борьба, повседневный ущерб, буря в доме, препятствие к исполнению обязанностей"... Хотя нет, это была книга отца, храмовая книга. Лелле к ним не притрагивалась, да и Саю было строго-настрого запрещено, но она все равно однажды проскользнула в кабинет и сунула нос в первую попавшуюся.
И до сих пор помнила то острое, жгучее чувство вины, что испытала, когда ее застукал за чтением Гаян. Он как раз тогда готовился к церемонии помазания на наследство, и ему-то было разрешено брать книги из кабинета отца...
Он ничего не сказал. Просто забрал книгу и вывел ее из кабинета за руку, как маленькую девочку.
Как будто она и слов не стоит.
И дверь закрыл.
И она осталась - за дверью.
Тогда она и усвоила урок: в мире есть границы, которые лучше не переступать.
Иногда о них не говорят. Ты должна понять сама, считать из воздуха, из обстановки, навострить ушки, держать нос по ветру, но голову при этом склонить благопристойно. Если ты ошиблась - это только твоя вина. Даже если тебя не предупреждали.
Ты все равно виновата.
Но когда она сбежала из дома с Жаннэй, она разом наплевала на столько правил, что совсем позабыла про эту простую истину. У Ланерье дома не было... ограничений. И Ланерье не склонен был кого-то в чем-то винить, принимая удары судьбы как должное. Еще в самые первые дни их с Саю знакомства он порезался об осколок чашки, который Саю не заметила во время уборки. Она даже не знала, что кто-то что-то разбил на этой кухне, и представить не могла, откуда он мог взяться. Она ведь отдраила тут каждый клочок пола!
Кровь хлестала так, что Саю была уверена, что Ланерье ее сейчас выгонит. Или наорет. Как она могла такое допустить? Но он просто попросил пластырь.