Дзержинский (Начало террора)

Дантона в Кремле не нашлось. Тут спора о пределах крови не возникло. Да, пожалуй, и возникнуть не могло. Массовый террор по захвате власти у ленинских марксистов был всегда предусмотрен, с террором тут не фальшивили; не мог он вызвать дантонистских протестов и потому, что в мировоззрении этих последователей исторического материализма личность никогда не играла роли. Она всегда была quantite negligeable, как когда-то выразился, будучи марксистом, Петр Струве.

Эта доктрина в терроре Дзержинского оказалась страшнее всякой гильотины якобинства. Умея "беречь ужас" красного террора, большевики длят его 18 лет.

Но было бы неверно сказать, что среди коммунистов совсем не раздались негодующие голоса. Они пробовали раздаться, но не в Кремле, а у рядовых членов партии. "Я краснею за ваш застенок", писала Ларисса Рейснер о петербургской чеке. "Можно быть разных мнений о терроре, но то, что сейчас творится, это вовсе не красный террор, а сплошная уголовщина", осмелился написать старый большевик Ольминский. "Разве вы не слышите голосов рабочих и крестьян, требующих устранения порядков, при которых могут человека держать в тюрьме, по желанию передать в трибунал, а захотят — расстрелять", писал коммунист Дьяконов. Попробовали возникнуть где-то даже попытки проектов подчинить ВЧК наркамюсту и наркомвнуделу лишив ее права непосредственной расправы.

Но в ответ на эти "гуманистические охи" и неизжитые "установки гнилого либерализма" одиночек, Дзержинский выбросил такие ледяные слова, что малокровные протесты раз навсегда оборвались.

"Передать наркомвнуделу дело борьбы ЧК? Знаем, что это значит, это значит, что от ЧК останутся только рожки да ножки", — ответил Дзержинский. "Чрезвычайные комиссии это лучшее, что могут дать наши советские органы! В условиях широкой гласности работа ЧК обречена на бесплодность!", заявил спущенный Дзержинским с цепи палач Лацис.

"Нечего падать в обморок! Новые люди не привыкли к юридическим мудростям!" — заорал Петерс.

И совершенно сознательно, с холодным спокойствием, уже залитый кровью Дзержинский «грудью» прикрыл свое детище ВЧК от всяких протестов, еще раз беря на себя всю растленность своего террора, число жертв которого надо теперь исчислять миллионами.

В книге "La Russie nouvelle" Эдуард Эррио относит Дзержинского к тем, "кого ни золото всех тронов мира, ни человеческие соображения не могут отклонить от предначертанной цели". Золото? Верно. Марата оно тоже не интересовало. Но для того, чтобы французы могли отчетливо понять деятельность Дзержинского, они должны, вспомнив великую Французскую революцию, представить во что превратилась бы Франция, если бы в течение 18 лет фактическая власть в стране принадлежала Марату и маратистам.

Перед подвалом ЧК, ужасом массовых харьковских, уральских, московских, киевских, архангельских, сибирских, петербургских, донских, кронштадтских, одесских казней убийства в монастыре кармелитов, в тюрьме Форс и гильотина Гревской площади кажутся только небольшими театральными постановками.

Созданная Дзержинским ВЧК по праву занимает первое место в истории всех терроров, ее кровавая слава переживет не одно поколение. Этой чести у "сторожевого пса октябрьской революции" не отнять.

14. Всероссийская Робеспьериада

Поднятый Дзержинским массовый террор в 1918–1920 годах захлестывал Россию. В тюрьмах сидели одинаково монахи, адвокаты, священники, помещики, учителя, министры, спекулянты, рабочие, интеллигенты, крестьяне.

Террор свирепствовал в столицах и в провинции, переходя в бешеную бойню там, где народ оказывал малейшее сопротивление. Напрасно думать, что жертвами красного террора были "купцы и помещики", террор Дзержинского был «всеобъемлющ» и в чрезвычайках аристократы умирали так же, как рабочие, и крестьяне, так же, как интеллигенты.

Иллюстрацией тому служит судьба астраханских рабочих, когда в марте 1919 года доведенные до отчаяния разорением гражданской войны они попробовали было начать волнения в коммунистическом государстве. Требования стоявших в очереди за восьмушкой хлеба в день волновавшихся рабочих были минимальны: — просили дать право свободной ловли рыбы и свободной закупки хлеба.

В ответ раздался окрик коммунистического начальства "прекратить волынку и дать максимум производства!" Рабочие настаивают. По Астрахани пронеслись тревожные гудки. Заводы стали вдруг замирать. Озлобленными негодующими толпами рабочие сошлись на грандиозный десятитысячный митинг, чтобы требовать от коммунистов все того же права голодной Астрахани свободно закупать хлеб и свободно ловить рыбу.

Это не собрание буржуазии, аристократов, интеллигенции. Это митинг рабочих, опасная волна снизу, это встревоженные массы просят хлеба. И в штабе коммунистов у представителя ВЦИК Мехоношина и наместника Дзержинского чекиста Чугунова при первых же донесениях о волнении рабочих родился тот самый непокидающий большевицкую диктатуру страх подымающейся народной расправы. Этот страх коммунистическая власть заливает кровью.

Мехоношин с Чугуновым выслали на митинг комиссаров-чекистов, требуя немедленно разойтись, прекратить волнения и встать за станки. Комиссары-чекисты вышли не одни, с ними вооруженные отряды. Приказ: в случае сопротивления «контр-революционеров» открыть огонь и подавить волнение в корне.

Митинг гудел, волновался. В царское время не подчинялись разгону, захотели не подчиниться и тут. Но на случай всех противо-правительственных волнений чиновникам своего ведомства Дзержинским разосланы короткие инструкции. И согласно им, в шуме, гомоне десятитысячного митинга раздался внезапный залп отряда чекистов, смешавшийся с треском пулеметов. Митинг дрогнул, повалился на землю. И вдруг, вскакивая, всей массой рабочие хлынули под пулями врассыпную с криком — "стреляют! стреляют!"

Бегущие кричали: "Бежать из города!" — Знают, как подавят чекисты волнения. Но куда бежать? Бездорожье. Волга вскрылась.

"— Бежать! Хоть к белым! Все равно расстреляют! Жены, дети, да куда же бежать?!" — кричали скопившиеся у церкви рабочие. Но вот дальний орудийный удар. Близится свист, жужжание и купол церкви с грохотом рушится на столпившихся. Толпа кинулась, падают раненые, убитые. Картечью усмиряют толпу в городе коммунисты, а за бросившимися за город поскакали карьером конные, окружают, бьют, гонят назад в Астрахань.

К ночи волнение подавлено. В темноте, покоривши «контр-революцию», чекисты Мехоношина и Чугунова начали расправу: расстрелы схваченных рабочих. Рабочих грузили на баржи, на пароходы, стоявшие на Волге. Наибольшие зверства, перед которыми меркнут "нантские нуаяды" Каррье, происходили на пароходе, носившем имя великого русского писателя — "Н. В. Гоголь".

Что ж удивляться? Красный террор не шутит. Чекисты выполняют директиву Дзержинского: — "расправляться беспощадно". И Астрахань захлебнулась в той самой расправе, о которой в зале Смольного говорил Феликс Дзержинский еще в декабре 1917 года.

С пароходов и баржей трупы сбрасывали в воду. Некоторых связывали за руки и за ноги, некоторым привязывали камни. С "Н. В. Гоголя" в Волгу свалили 180 трупов бунтовавших рабочих. Кожаными куртками руководил комендант ЧК, бывший бандит Чугунов. По его приказам и на суше расстреливали бунтовавших чекисты, увозя в грузовиках трупы, второпях, по разгильдяйству роняя тела по улицам. Это, конечно, непорядок, и Чугунов отдал приказ: "под страхом расстрела воспрещаю растеривание трупов по дороге".

На третий день террора в каждом доме Астрахани лились слезы, раздавались вопли, но это неважно, "в революции гибнут люди, это дело самое обыкновенное", говорил Дзержинский.

Два месяца под чекистской расправой жила Астрахань, где чекисты давали рабочим урок, что пора-де кончать дурацкие демократические бредни о «свободе»: урок обошелся в четыре тысячи расстрелянных.

Но хоть в Астрахани воцарилась тишина, как в мертвецкой, чекистам недостаточно только крови, нужна еще демонстрация покорности. Астрахань запестрела приказом: — "всем рабочим и работницам под страхом расстрела, ареста, увольнения и отобрания карточек явиться в 10 часов утра в назначенные пункты на похороны жертв революции".