Страница 2 из 53
Долго стоять не получается: не то от волнения, не то от раздражения я начинаю нарезать небольшие круги возле окна, которые с каждой минутой становятся всё больше, пока наконец не перерастают в прогулку по коридору туда-сюда. Автоматически бросаю взгляд на часы, когда на табличке сменяются числа, и проклинаю руководителей «Утопии»: специалистов куча, а принимает всего один на такую толпу. Радует одно — я всё же отвлеклась от неприятной тройки в конце коридора и целиком погрузилась в мысли; наверно, поэтому вовремя не заметила препятствие и со всего маху налетела на кого-то. В нос ударяет терпкий запах мужских духов — тех самых, что чувствовались по всему коридору, но не так сильно, как сейчас. Поднимаю голову и наталкиваюсь на ответный безразличный взгляд холодных глаз какого-то нереального бирюзового цвета одного из тех брюнетов, что ещё недавно стояли у окна, а теперь обступили меня с трёх сторон. Цепкие пальцы парня крепко вцепились в мои предплечья — видимо, он автоматически ухватил меня, чтобы я не упала. Мне бы испугаться, но, должно быть, для этого я слишком устала — на табличке горел ещё только номер пятьдесят шесть, а мне хотелось перекусить и где-нибудь улечься. И единственная мысль, которая копошилась в моей голове в этот момент — «Он что, на себя весь флакон вылил?!»
— Ну? — чуть хрипловато роняет парень, отлепляя свои пальцы от моих рук.
Наверняка синяки останутся…
— Спасибо, — каркаю в ответ, потирая предплечья.
— Мне не нужна твоя благодарность, — фыркает он. — Я жду извинений.
У меня в буквальном смысле слова отвисает челюсть — я не ослышалась? С чего бы мне просить у него прощения? Я ведь не специально в него врезалась; и даже если я не смотрела по сторонам — он-то прекрасно видел, куда шёл, и кто у него на пути.
Оглядываюсь в поисках поддержки, но вижу только две картины, и ни одна из них меня не утешает: парни ретировались в стороны, не желая связываться с сибаритами и наживать себе проблем — особенно перед распределением — а девушки тупо пускали на всю тройку слюни и явно завидовали, что я стала объектом их внимания.
Тоже мне, помощники…
— Ждать придётся долго, — огрызаюсь и отступаю на шаг назад — подальше от опасной глыбы льда.
На это парень лишь приподнимает бровь, а его дружки мерзко скалятся, будто сейчас съедят меня на обед; ну, то есть, скалится только один — второму, кажется, вообще фиолетово на всё, что творится вокруг.
— В моём списке достоинств терпение отсутствует, — недобро стреляет глазами.
— А у тебя есть достоинства? — раздражённо складываю на груди руки.
— Лучше не зли меня, детка, — говорит тихо, но от его голоса мурашки по коже разбегаются, словно испуганный табун лошадей.
Правда, страх был недолгим, потому что меня безмерно злит его поведение; почему я должна перед ним извиняться, да ещё терпеть его нахальство и хамство? Если бы не кошелёк его родителей, он бы тоже сейчас трясся где-нибудь в сторонке в ожидании распределения в семью какой-нибудь богатой стервы, а не строил из себя оскорблённого мачо!
Хотя погодите-ка…
— Хочешь сказать, что без моих извинений ты спокойно спать не сможешь?
Пару секунд он всматривается в моё лицо, и в его глазах я вижу горящее желание отомстить, которое меня до чёртиков пугает, а после… фыркает, обходит меня по касательной, намеренно задевая плечом и наверняка оставляя ещё один синяк, и скрывается на лестничной клетке.
Ну и что это только что было?
— Похоже, тебе светят огромные проблемы, — насмешливо роняет стоящая неподалёку блондинка. — Если попадёшь в его семью — со спокойной жизнью можешь попрощаться.
— Ты хоть знаешь, кому нахамила? — подключается к «разговору» шатенка.
— Я никому не хамила, — не соглашаюсь. — Он, в отличие от меня, видел, куда идёт — кто ещё из нас должен извиняться?!
— Это Ярослав Поляков, — словно не слыша меня, продолжает гнуть свою линию блондинка — Олеся, если судить по персональному пропуску. От звука имени парня вдоль позвоночника прокатывается гигантский ледяной валун — эту фамилию не знает разве что полный социопат: его отец — второй совладелец «Утопии» из четырёх. — И, судя по его взгляду, он тебя так просто в покое не оставит.
Хмурюсь, потому что это маловероятно: ему незачем заострять внимание на какой-то серой мыши вроде меня; ну и, к тому же, я уже знаю, к кому попаду, так что стратегия блондинки по моему запугиванию работала не очень хорошо.
— Мне всё равно, кто он такой; и что собирается делать, меня тоже мало волнует.
— А волноваться стоило бы, — качает головой шатенка, и меня наконец-то оставляют в покое.
Через полтора часа, когда косые взгляды, которые я изредка улавливала на себе краем глаз, уже начали меня нервировать, на табличке загорелся мой номер, и я скрылась внутри кабинета как утопающий в спасительной шлюпке. Меня встретила приветливая медсестра — что странно, учитывая, как в нашем обществе относятся к аккомодантам — и жестом указала на кушетку за ширмой. Там я оставила свои вещи и разделась до белья; меня взвесили, измерили рост, сняли мерки — неужели это и в самом деле так необходимо? — взяли кровь для всевозможных анализов и проверили, действительно ли я всё ещё девочка. После она порасспрашивала меня о том, чем я болела, и на какие лекарства есть аллергия. Всё это было достаточно мерзко, и, хотя и проделано аккуратно и профессионально, лишь ещё больше унижало меня как личность. Я чувствовала себя племенной кобылой, которую проверяют на породистость и достойность вообще выставляться на торги.
Мне просто нужно пережить это всё.
После всех манипуляций женщина выдала мне направление к психологу, который должен был дать мне несколько тестов и составить мой психологический портрет.
Ей Богу, если бы не Вадим, притворилась бы шизофреничкой с полным букетом всевозможных психологических расстройств — просто из вредности.
Вот психологов, проводящих тестирование, оказалось достаточно для того, чтобы я попала на приём через полчаса после прибытия в нужный коридор на четвёртом этаже. Мне попался мужчина примерно сорока лет с редкими седыми прядками волос — видимо, эта работёнка не из лёгких. На нём белая рубашка, тёмные брюки и вязаная безрукавка с дурацким рисунком — кажется, это были олени; а вот его эспаньолка и тёплые карие глаза в тандеме с доброжелательной улыбкой располагали к себе — настолько, что я забыла о том, что с недоверием отношусь к врачам-мужчинам.
Мне как девочке иметь дело с женщиной было бы проще: с ними нет такого дискомфорта, если дело доходит до щекотливых вопросов.
Когда Игнат Вениаминович вручил мне на руки стопку тестов, под тяжестью которой я чуть не рухнула на пол, стало понятно, что так просто от меня не отвяжутся. Я сняла самый верхний — тот, который состоял из инструкции и пятисот шестидесяти шести вопросов — и мысленно потеряла сознание.
— Вы что, собираетесь по моей психике докторскую писать? — испуганно пищу.
Неужели моей анкеты было недостаточно? Там же почти вся моя биография — от детсадовского горшка до красного аттестата и золотой медали!
А ведь таких тестов ещё аж четыре штуки — правда, остальные оказались немного поменьше…
— Это — вынужденная необходимость, чтобы твой психологический портрет получился как можно более точным; только так мы сможем подобрать подходящую семью с максимально комфортными условиями для твоего проживания. Очень важно, чтобы вы с вашим сибаритом смогли найти общий язык и имели как можно больше общих интересов — так у вас будет меньше камней преткновения.
— И что будет, когда я пройду все эти тесты? — интересуюсь с недоверием. — От меня, наконец, отстанут?
Ему ведь невдомёк, что я уже привязана к определённой семье — пусть и пока неофициально, но это продлится недолго; думаю, если бы ему было об этом известно, не было бы нужды заваливать меня этой макулатурой.
Бесполезная трата бумаги, на мой взгляд.
— Не совсем, — виновато улыбается доктор. — Как только ответишь на вопросы тестов, я должен буду провести с тобой ещё три теста лично, немного побеседуем, а после я займусь составлением твоего портрета. На обработку ответов уйдёт примерно месяц — ты ведь не одна состоишь у меня на учёте — а потом, исходя из полученных результатов, наши специалисты дадут тебе назначение в наиболее подходящую семью — с согласия наших учредителей, разумеется.