Продолжение легенды

Всякий раз, когда капитан Батлер появлялся в городе, все женское население приходило в волнение. Разбитых сердец было бы не счесть, но он ни разу не позволил себе что-либо предосудительного, явно предпочитая всем общество миссис Гамильтон, хотя и это трудно было назвать любовным ухаживанием. Она ждала вольностей, а их не было, комплименты были сомнительны, а главное, казалось, он видел насквозь все её уловки, с помощью которых она старалась повергнуть его к своим ногам. Он был так не похож на других мужчин, загадочный и притягательный, она чувствовала свое бессилие перед ним. От взгляда его темных глаз её бросало, то в жар, то в холод, мурашки бежали по спине, колени слабели, а ноги подкашивались.

Как она могла быть так глуха к своим ощущениям? Как можно было не заметить свое состояние? Неужели можно быть настолько ослепленной призрачной любовью?

– Когда же это началось? – попыталась осознать Скарлетт. – Собственно так было всегда в его присутствии, даже в самой неподходящей для этого обстановке – на свидании во время его ареста, при прощании на дороге в Тару или за месяц до этого, когда он застал её одну на веранде дома тети Питти. Ах, нет! Тогда, наоборот, все располагало к признаниям: ночь окутала их мраком и тишиной, пересмешник и тот не решился нарушить безмолвие.

…Ретт взял её руку, повернул ладонью вверх и поцеловал. Прикосновение его теплых губ обожгло её, и трепет пробежал по телу. Его губы продвинулись выше, к запястью… Сердце забилось сильнее, кровь прилила к щекам.

– Я ведь ни капельки не влюблена в него, – в смятении пронеслось у неё в голове. – Я люблю Эшли.

Но от чего так дрожат руки, и этот предательский жар в груди, и желание взлохматить ему волосы, почувствовать его губы на своих губах…

– И все же я нравлюсь вам, – шепчет вкрадчивый голос. – А могли бы вы полюбить меня, Скарлетт? В вашем сердце должно найтись местечко и для меня…

Он снова поцеловал ее ладонь. И снова по спине у нее приятно поползли мурашки.

…Я возжелал вас с первой же минуты, сразу, как только увидел в холле в Двенадцати Дубах…

Ей бы возмутиться от таких откровенно неприличных слов, но перехватывает дыхание, как и теперь, при одном только воспоминании о звуках его голоса. Так же было и в тот памятный для неё день, когда она впервые увидела его.

…Незнакомец, стоя поодаль от остальных гостей, не сводил с нее глаз. Несмотря на большие планы относительно Эшли, Скарлетт не преминула отметить аристократические черты смуглого лица гостя, атлетическую фигуру, гордый красивый профиль. Глаза их встретились, и она вдруг отчетливо осознала, что лиф её платья вырезан слишком глубоко, он улыбнулся насмешливо и нагло, и у нее перехватило дыхание…

– А ведь это произошло до объяснения в библиотеке, свидетелем которого он стал, – с удивлением обнаружила Скарлетт, – и смущение мое было вызвано лишь его вниманием, а не страхом разоблачения!

Это открытие потрясло ее. Как ни коротка была их интимная жизнь, не больше года, наверное, но теперь Скарлетт знала точно, что это было желание, влечение к нему, и оно возникло сразу с того момента, как только она почувствовала его оценивающий взгляд и не посчитала это дерзостью.

– Право, можно подумать, что я влюбилась в него, как последняя дурочка, с первого взгляда!

Ей бы тогда задуматься, послушать свое сердце, но у нее в голове было совсем другое – предстоящее объяснение с Эшли. С ним ее ничего не пугало, в его глазах не было огня.

Вспоминая встречу за встречей, переставляя их по времени, сопоставляя высказывания Ретта, Скарлетт находила все больше подтверждений его любви и своего ответного чувства, так не похожего на то, что она испытывала к Эшли.

…Я хочу обладать вами – ни одной женщины я не желал так, как вас, и ни одной не ждал так долго, – говорил Ретт…

От таких слов жаркая волна бежала по телу, голова кружилась, гулко стучало сердце. Но почему он ждал? Ведь ему ничего не стоило соблазнить её. Как будто и сам избегал этого, иначе не вел бы себя столь чудовищно. Его манеры раздражали ее неимоверно, слова обижали, заставляли злиться. Не язык, а жало, она никогда не выходила победителем из их словесных поединков. Столько было сказано ненужных слов, кроме главных слов любви, произнесенных тихо, серьезно, без дерзостей, без насмешек, без загадок.

– Возможно, я поняла бы, что он – моя судьба, тот самый предсказанный мне брюнет! Вот бы сейчас расспросить Джинси.

Скарлетт вихрем слетела по лестнице вниз, в столовую.

– Мамушка! Мамушка! – громко позвала она няню.

Та хлопотала возле стола и от испуга чуть не выронила поднос с едой.

– Что с вами, миссис Батлер? – официально назвала ее няня, обеспокоенная необычно возбужденным состоянием своей питомицы.

– Ты не знаешь, где теперь Джинси?

– Кухарка Тарлтонов, что ли? Да, где же ей быть, с ними и живет. Старые слуги не привыкли бросать хороших хозяев. Все ютятся в домике управляющего.

– Я хочу навестить их.

– Куда в такую слякоть, дорогу развезло, поедете, когда подсохнет. Поешьте вот лучше, пока все горячее.

К удивлению Мамушки хозяйка не стала возражать, покорно села за стол и нехотя, не замечая, что на тарелке, съела все. Накрывшись платком, постояла на террасе, подставив ладонь под капли дождя, и с едва уловимой улыбкой, давно не появлявшейся на ее лице, стала подниматься по лестнице к себе.

Старушка, упершись руками в бока, проследила за ней исполненным подозрения взглядом:

– С чего это ей кухарка понадобилась? Может к себе переманить хочет?

На другой день Скарлетт отправилась к своим ближайшим соседям Тарлтонам. Старых обитателей графства Клейтон, ранее столь обширного, осталось совсем немного. Уже свернув на дорогу, идущую по лесистому склону к Прекрасным Холмам, она заволновалась, как ее там встретят?

Хозяйка Холмов встретила незваную гостью с радостью и в первую очередь, повела её, конечно же, на конюшню, показать, как вырос жеребенок. Она была совершенно счастлива и не сразу заметила, как грустна и тиха Скарлетт.

– Случилось что? – спросила она участливо. – Ты ведь просто так сюда не приедешь.

– Мелани умерла, а полгода назад дочка моя разбилась. Как папа. Упала с пони.

Улыбка сползла с лица этой неунывающей женщины, потерявшей четверых сыновей, она обняла свою молодую соседку, и обе заплакали.

– Я не знаю, как можно жить с этим, – рыдала Скарлетт так безутешно, будто треснула и рассыпалась в прах кора, покрывавшая ее душу со времен войны и Реконструкции, выпустив на свободу много лет копившиеся потоки слез. Апатия сменилась болью, осознанием своих потерь. – Все ушли, кого я любила, – признавалась она Беатрисе, почувствовав, что именно с ней она может не стесняться своей слабости.

Хозяйка Прекрасных Холмов понимала, что бедной девочке, у которой не осталось никого кроме старой няньки, надо выплакаться. Даже такие несгибаемые, которые ни за что не покажут своих слез окружающим, бывает нуждаются в этом.

– Ну, будет, дорогая, будет, все одно слезами горю не поможешь.

Не в привычке миссис Тарлтон было распускать нюни, да и Скарлетт О’Хара не из тех, кто жалуется на судьбу.

– Пойдем – ка, лучше обедать, Джинси приготовила что-нибудь.

Услышав имя кухарки, Скарлетт утерла рукавом слезы и с готовностью последовала за соседкой. Они жили все вместе: родители, Хэтти и младшая Бетси с мужем, внуков еще не было. Рэнда и Камилла учительствовали в школе и приезжали домой по воскресеньям. После нехитрого обеда гостья спросила:

– Помнишь Джинси, как ты нам гадала в детстве на женихов?

– Про всех – то не помню, а про вас, мэм, помню хорошо, уж больно мы боялись, что близнецы перестреляют друг друга через вас. Вот я и придумала вам жениха, жгучего брюнета с черными усами, такого во всей округе не было.

– Зато в Атланте нашелся, сбылось твое предсказание мне на беду.