Страница 22 из 32
– Во время того наводнения на свет выплыло немало странного, – добавил Малкольм.
– Но почему вы мне раньше не рассказали?
Он как будто немного смутился. «Какое у него подвижное лицо», – подумала Лира. Сейчас он казался ей незнакомцем – словно она никогда прежде не видела его по-настоящему.
– Мы – в смысле, мы с Элис – все время говорили друг другу, что надо тебе рассказать, – признался он. – Но все как-то подходящего момента не было. Кроме того, доктор Карн взял с нас слово, что мы никогда не будем говорить с тобой о Бонневиле и обо всем, что с ним связано. Он сказал, что это важно для того, чтобы твое убежище оставалось надежным. Тогда мы его не поняли, только позже… Он хотел защитить тебя. Но теперь все меняется, и очень быстро. Дальше будет рассказывать Ханна.
– Когда я только познакомилась с Малкольмом, – сказала доктор Релф, – я поступила довольно безрассудно. Выяснилось, что у него есть отличная возможность добывать нужную мне информацию. И я воспользовалась случаем. В трактире своих родителей или где-то еще он иногда подслушивал разговоры, стоившие внимания. И еще я получала и передавала через него сообщения. Он рассказал мне об одной отвратительной организации – Лиге святого Александра, которая вербовала школьников, чтобы те доносили на своих родителей в Магистериум.
Лира уставилась на нее:
– Звучит, как… Как будто мы в шпионском романе. Трудно поверить.
– Еще бы. Но дело в том, что политическую борьбу приходилось вести тайком, анонимно и подпольно. Это были опасные времена.
– Значит, вот чем вы занимались? Всякой политикой?
– Вроде того. Но ты говоришь так, словно все это уже в прошлом. А на самом деле нет. Все продолжается. И в каком-то смысле стало даже труднее. Вот, например: сейчас в парламенте выдвинули на рассмотрение так называемый Билль об исправлении исторических аномалий. Это преподносится как обычная чистка законодательства – способ избавиться от множества старых установлений, лишившихся прежнего смысла или не имеющих значения в современной жизни. Таких, например, как неподсудность духовенства светскому суду, или право некоторых гильдий на отлов и употребление в пищу журавлей и лебедей, или право на сбор подаяния, закрепленное за некоторыми монашескими орденами, которые давным-давно распущены. Одним словом, старинные привилегии, которыми никто не пользуется уже много лет. Однако среди всего этого старья, подлежащего отмене, хитро запрятано и право на убежище для ученых, которое все еще тебя защищает.
– Защищает меня? От чего? – Лира заметила, что ее голос дрожит.
– От Магистериума.
– Но какое ему до меня дело?
– Этого мы не знаем.
– А разве в парламенте никто этого не заметил? Никто не выступил против?
– Это очень сложный, замысловатый и пространный образчик законотворчества. Мои источники сообщают, что его выдвинули по настоянию одной организации, которая набирает силу в Женеве, – это так называемый La Maison Juste, «Дом справедливости», и с ним все обстоит серьезнее, чем кажется. Я полагаю, он связан с Дисциплинарным судом консистории. Они это так хитро провернули, что бороться почти бесполезно – тут нужен глаз орла и терпение улитки. Был один член парламента, Бернард Кромби, который выступал против этого билля, но он недавно погиб – как утверждают, в дорожной аварии.
– Я об этом читала, – сказала Лира. – Это случилось у нас, в Оксфорде. Водитель сбил его и даже не остановился. Вы хотите сказать, что это было убийство?
– Боюсь, что так, – ответил доктор Полстед. – Мы знаем, что его убили, но не смогли бы доказать этого в суде. Важно, что защита, на которую ты могла рассчитывать с того самого дня, как лорд Азриэл вверил тебя опеке магистра, теперь слабеет – медленно, но неотвратимо.
– И вчерашний разговор с новым магистром – лишнее тому подтверждение, – добавила Ханна.
– Значит, он… то есть, доктор Хаммонд… он против нас?
– Он не ученый, – отрезала Элис. – Он просто делец.
– Верно, – кивнул доктор Полстед. – В его случае прошлое имеет значение. Мы еще точно не знаем, как все это связано, но если тот закон примут, корпорации получат хороший шанс поживиться – например, собственностью, не имеющей четко установленного владельца. Любые споры будут решаться в пользу денег и власти. Даже развалины монастыря Годстоу, и те выставят на продажу.
– Говорят, уже вчера туда приезжали люди и делали какие-то замеры, – подхватила Элис.
– Перемены, о которых сообщил тебе доктор Хаммонд, лишь часть большего целого, – добавила Ханна. – И это делает тебя еще более уязвимой.
Лира словно онемела. Прижав к себе Пантелеймона, она уставилась в огонь.
– Но он сказал… – начала она очень тихо, но затем голос ее окреп: – Он сказал, что колледж заплатит за мое образование… за те годы, что мне осталось учиться в Святой Софии… Так чего же он хочет? Чтобы я все-таки доучилась и получила степень или… или что? Я просто не понимаю. У меня в голове не укладывается…
– Боюсь, это еще не все, – сказала Ханна. – Деньги, которые оставил тебе доктор Карн, – те деньги, которые, по словам Хаммонда, почти закончились… Пусть лучше Малкольм расскажет.
– В последние годы доктора Карна легко было сбить с толку, – сказал доктор Полстед, – а в расчетах и денежных делах он и вовсе никогда не был силен. Судя по всему, он действительно оставил тебе довольно значительную сумму. Мы точно не знаем какую, но должно было хватить еще надолго. Однако затем его убедили вложить эти деньги в какой-то фонд, который теперь обанкротился. То ли им просто управляли из рук вон плохо, то ли намеренно разорили. И юрист колледжа тут ни при чем, что бы ни говорил тебе доктор Хаммонд. Наоборот, наш юрист изо всех сил старался отговорить старого магистра от инвестиции в этот фонд, но, само собой, не смог пойти против желания клиента. А юриста ты, наверное, знаешь – очень высокий, сейчас уже довольно пожилой, с деймоном пустельгой.
– А, да! – Лира вспомнила его. Она не знала точно, чем он занимается, но этот человек всегда был с ней добр и вежлив и искренне интересовался ее успехами.
– Они хорошо рассчитали время, – вставила Элис. – Это случилось незадолго до того, как старый магистр начал сдавать. Стал забывать важные вещи, бедняга…
– Я помню, – сказала Лира. – Это было так грустно… я любила его.
– Многие его любили, – кивнула Ханна. – Но когда стало ясно, что он не справляется, юристу пришлось взять на себя обязанности поверенного. И вот если бы доктор Карн захотел инвестировать деньги в ненадежный фонд уже на том этапе, это можно было бы предотвратить.
– Минуточку, – перебила Лира. – Элис сказала: «Они хорошо рассчитали время». Вы хотите сказать, что они – ну, то есть наши противники, – нарочно все подстроили так, чтобы эти деньги пропали?
– Очень на то похоже, – ответил доктор Полстед.
– Но зачем?
– Чтобы навредить тебе. Они понимали, что ты об этом даже не узнаешь, пока… в общем, до вчерашнего дня.
– Значит, они… Даже когда старый магистр был еще жив… они уже тогда строили планы, как мне навредить?
– Да. Но мы это поняли только сейчас. Именно поэтому пришлось срочно вызвать тебя сюда и все рассказать.
Вот теперь Лира и впрямь потеряла дар речи. За нее спросил Пантелеймон:
– Но зачем?
– Мы понятия не имеем, – покачала головой Ханна. – По какой-то причине наши противники хотят, чтобы ты стала уязвимой, а нам необходимо тебя беречь – ради всеобщего блага. Но ты не единственная. Есть и другие ученые, которых защищает закон об убежище. Он всегда был гарантией свободы мысли – и такое ощущение, что теперь этот бастион вот-вот падет.
Лира потерла лоб. Она все думала о том человеке, о котором ни разу не слышала до сих пор, – о человеке с трехногой гиеной, который был готов на все, чтобы заполучить ее, Лиру, в свое распоряжение, когда ей не исполнилось еще и года.
– Этот Бонневиль, – начала она, – он тоже один из наших противников? Он поэтому пытался захватить меня?