Межлуние

К его ужасу и удивлению ледяные пальцы обхватили руку клирика. От этого мертвого рукопожатия становилось не по себе. Неужели она жива? Нет, это невозможно! Она потеряла слишком много крови! Тарлаттус положил факел на землю и, освободившись от захвата, до боли сжал в кулаке четки.

Обернувшись через плечо, он обнаружил заглядывающего в проем Эрика.

«Похоже, он ничего не видел» — отметил про себя архиагент, и пронес руку над огнем, снимая скверну и без разбора молясь всем Ликам и Святым Мученикам.

— Надо прочесть за упокой, — сообщил клирик, и смотрел в пустоту ночи до тех пор, пока до Эрика не дошел истинный смысл фразы.

— Как скажешь, амиго.

Поняв, что его помощь более не требуется, нервничающий Эрик облегченно выдохнул, и, отступив от сарая, растворился в ночи.

С уходом солдата, казалось, время замедлило свой бег.

Когда прошли все сроки, которые можно было бы списать на осторожность, медитацию для восстановления внутреннего спокойствия или на размышления, предшествующие принятию решения, Тарлаттус, уже давно переставший различать удаляющиеся шаги храмовника, все еще сидел без движения и смотрел на лицо Жозефины, боясь пошевелиться, и, как будто ожидая чуда.

К собственному удивлению, он поймал себя на желании поджечь сарай, оседлать коня и умчаться как можно дальше, избежав сложного выбора. К такому варианту его подтолкнули не кошмары или страх, испытываемый убийцей: этот порог он давно перешагнул, а из-за ослабевшей уверенности. Эта красивая девушка, как образ Аэрин, напоминала ему об обязательствах перед Кармелой и внутренний голос засомневался в правильности выбора. Мрачные рассуждения, в конечном счете, сформировались в вопрос к самому себе, и в прежние дни он показался бы ему глупым, — а стоит ли ломать своими руками судьбы тем, кто не причинил тебе вред?

С тяжелым сердцем Тарлаттус наклонился над Жозефиной, зажмурился, и резким движением сломал хрупкую шею девушки. Поднявшись, он поспешно затушил факел, чтобы милосердная тьма как можно скорее скрыла бездыханное тело.

Послышался приближающийся стук копыт, и Аэрин отвернулась от окна, чтобы случайно не встретиться взглядом с Маргадом. С его появлением Элизабет перестала унижать девушку, списавшую лояльность леди на радость от встречи с сыном, хотя графиня за что-то сердилась на него. Аэрин не знала истинных причин конфликта, и надеялась, что не станет невольным свидетелем семейной ссоры.

Молодой человек следовал за каретой верхом на лошади и все чаще заглядывал внутрь, стараясь привлечь к себе внимание: он увлекся Аэрин с первых минут знакомства. Вот и сейчас к ней на колени упал букет полевых цветов, обвязанный яркой лентой. Как и положено, девушка сделала вид, будто не заметила подарка.

В конечном счете, даву занимали далекие от романтики вопросы, поскольку ее жизнь зависела от графини, которая ей не доверяла, но зачем-то везла дальше. Должна же быть причина, почему ее не отдали инквизиторам и не бросили посреди дороги? Неужели, из-за банальной жалости? Поступки Элизабет не выходили за рамки образа целеустремленной женщины, помогающей лишь тем, кто приносит пользу семье Грандов. Боясь задать прямой вопрос, Аэрин до сих пор не понимала своего предназначения и ждала какой-нибудь подсказки.

Шло время, а они все еще ездили по окружным проселкам, и, как и прежде, сестры не рассказывали о своих планах. По мнению давы, леди выбирали путь, придерживаясь лишь общего направления. По крайней мере, так ей казалось. Конечно, она не хотела быть перекати-полем, кочующим по миру в поисках лучшей жизни, только сейчас не было выбора — приходится бежать, чтобы выжить. Даже сама мысль о столбе в объятиях жадного пламени заставляла трястись от ужаса и отвращения: как к собственной трусливой слабости, так и к способу казни. Аэрин сжимала кулаки и до крови кусала губы, представляя обезображенную Леру или Сару в залитых кровавым месивом залах паноптикума, или воображая, как безликий клирик изгибает на дыбе плачущую Мелиссу, уродуя нежные и тонкие руки впивающейся в плоть грубой веревкой, сдирающей кожу.

Эти предположения обжигали как крутой кипяток. Ей оставалось уповать на то, что Сестры избежали облавы Собора, а если бы свершилось самое страшное, и она могла обменять себя на Мелиссу, то, не раздумывая, пошла бы на эту сделку, не испугавшись пыток и мучительной смерти.

«Лучше бы схватили меня!» — Сдерживая рыдания, думала Аэрин. Цепенящий, животный страх, вызванный подсознательным желанием убежать от опасности, постепенно проходил, и, непрестанно думая о сестре, она жалела о своем выборе и глубоко переживала свое бегство и трусость. С каждый часом девушка убеждалось в своем предательстве. Казалось, еще немного, и она выпрыгнет из кареты и побежит по дороге в обратную сторону.

Их следующая остановка состоялась в сгущающихся сумерках. Для сестер разбили шатер, а остальные путешественники заночевали под темно-синим небом, мерцающим россыпью звезд. Маргад какое-то время бродил под луной у опушки, прежде чем прислониться спиной к колесу повозки, склонив голову. Аэрин боялась засыпать раньше него и терпеливо ждала, приняв неудобную позу, пока он накроется тощим одеялом, и только потом повернулась на бок, и провалилась в прерывистый сон.

Даже сквозь дрему и доносящийся из-под повозки храп возницы, девушка слышала писк полевых мышей, шелест травы, и раздававшееся в лесу уханье филина. Тревожное ожидание беды и переживания не давали отдохнуть, и она несколько раз просыпалась от участившегося биения собственного сердца, но тихое дыхание множества людей, окружающее ее, успокаивало, и дава снова засыпала.

Перед самым рассветом ее как будто столкнули с края обрыва ударом в спину, и она открыла глаза. Девушка приподняла голову и всмотрелась в туманную дымку, скрывающую опушку леса, и, стряхнув с одеяла и волос капельки росы, увидела очередной букет, подложенный Маргадом. Она осмотрелась по сторонам, не нашла ухажера и испытала приступ испуга. Это было похоже на пытку. Аэрин приложила руки к лицу и беззвучно заплакала.

Без дубового столика она чувствовала себя совершенно беззащитной, если не сказать — голой. Что будет, если она откажет ему? В ближайшее время дава не сможет оказать достойного сопротивления. Раньше она боролась с тревогой за гаданием на картах, разложенных на столике-Каф, и, конечно, ей хотелось пробраться к повозке и вынуть свой чемодан. Аэрин сдерживала себя, понимая, что графине это не понравится, и поэтому черпала силы и искала утешение в воспоминаниях о беззаботном прошлом, безвозвратно ушедшем в безлуние.

Вопреки слухам, распространяемым инквизицией, столичные, как, впрочем, и провинциальные давы не занимались губительным колдовством. Сложно вредить людям, живущим рядом с тобой. В основном, к ней обращались для предсказания суженого картами Гимо и… любовным зельем, а иногда и за тем и за другим сразу. Если бы ее спросили, то она бы не нашла другого примера, так наглядно описывающего противоречивую натуру гордых эспаонок, испытывающих марьяжную жажду знаний и одновременно готовых бросить судьбе вызов, совершенно случайно пролив в напиток приглянувшегося кавалера известное средство.

Гораздо реже в гости заглядывали торговцы и моряки, желавшие поймать неуловимую фортуну или, напротив, разминуться с разбушевавшейся стихией. Особняком стояли дуэлянты. Мужчины не скупились перед лицом опасности и были самыми ценными клиентами…

Воспоминания о прежней, спокойной и даже временами счастливой жизни, плавно перешли в сновидения.

Она очнулась в карете.

Аэрин открыла глаза, и, не сумев вспомнить, как поднималась в экипаж, сделала вывод, что ее осторожно перенесли во время сна.

«Только бы не Маргад» — мысленно вздохнула девушка, прекрасно понимая, что он не упустил бы такую возможность, и, острее обычного почувствовав беспомощность, зажмурилась и потерла переносицу, скрывая от леди проступивший румянец.

Аэрин перестала думать о приставучем молодом человеке, только когда заметила напряжение, повисшее в воздухе. Захватывающее дух пение Монни подобно музыке разносилось по округе, кружилось в небе, словно птицы и танцевало меж стволов подступающего к дороге леса, тревожно шумящего, не смотря на безветрие.