Межлуние

Могла ли она догадаться, что этот обман подсказан куратором Тарлаттуса? Чем бы ни руководствовался Дон Родригес, рассказывая о способах достижения гармонии между телом и духом, он указал ему на новый путь, тем самым, подарив Тарлаттусу надежду. Агент не питал по этому поводу иллюзий и обманывал жену не из-за наивного легковерия, а из-за призрачной возможности начать все с начала. Они могли бы уехать из Эспаона, и, хотя это очевидное решение на данный момент можно назвать запоздалым, почему-то раньше оно не приходило ему в голову. Быть может, выбравшись из-под мерзкой тени Собора, они вновь станут теми, кем когда-то были. Конечно, сейчас все усложнилось, и без помощи Родригеса, лаконично обозначившего цену за свои услуги, у них нет шансов на спасение.

Таковы были две чаши весов их общей судьбы, где надежды уравновешивали страхи.

— Не беспокойся, мои наемники найдут с этой лгуньей общий язык. — Кармела предвкушала воплощения своего коварного замысла в жизнь, и произнесла последнюю фразу с плохо скрываемым удовольствием, смакуя каждое слово.

Тарлаттус посмотрел на нее, прежде чем спросить:

— Мария в Дакисе?

— На пути к нему.

— Все приглашены?

Разумеется, гости должны собраться под одной крышей до первой волны арестов в Вилоне.

— Письма переданы лично в руки.

Они проехали мимо горящего фонаря, раскачивающегося под порывами ветра, и тусклый луч, на мгновение осветив карету, проник под вуаль и сбросил теневую маску с тонких губ, изогнутых в улыбке. Ее неестественная радость вызвала у него волну дурноты. Тарлаттус по-прежнему находил ее привлекательной, но, оставаясь красивой женщиной, Кармела убила в себе те положительные качества, за которые он мог осознанно любить, а в изощренной жестокости превзошла любого из клириков. Поэтому незримая пропасть между ними с каждым днем увеличивалась, расходясь в стороны как края кровоточащей раны. Кто знает, сколько встреч он еще сможет выдержать?

Она сложила руки на коленях, сцепив пальцы в замок, и во тьме сверкнули камни дорогого браслета, который он подарил ей на годовщину свадьбы. Теперь это были руки другого человека, напоминавшие о той девушке, держащей подаренные им цветы. Пожалуй, самое страшное было в том, что он тоже изменился, и искренне презирая еретиков, перестал испытывать к ним жалость. Не так давно новоиспеченный агент уговорил бы сослуживцев увезти Кармелу подальше от Эспаона, и не допустил бы невинных жертв, а сейчас с омерзительным равнодушием сделал вывод о неизбежности массового аутодафе.

Он постучал вознице, и карета остановилась.

— Адьёс, — процедил он на прощание.

Она не ответила, но когда он спрыгнул с подножки на тротуар, полной грудью вдыхая свежий воздух, то отчетливо услышал ее тихий смех. Экипаж уехал во тьму, а Тарлаттус, упершись руками в бока и наклонившись вперед, несколько минут приходил в себя.

Он успел сделать несколько шагов, прежде чем его вырвало.

Глава первая

Повозка качнулась, провалившись колесом в яму, и Тарлаттус проснулся от резкого толчка. Из-за неудобной позы его мышцы одеревенели, противно ноя, и архиагент, едва не застонав, приподнялся на локтях, чтобы размять спину, запустить пальцы под тугой парик и потереть виски. Долгие переезды утомляли, а из-за постоянного недосыпа у него появилось чувство, как будто голову зажали в тисках. Надо заметить — в любой службе есть свои нюансы, в том числе не очень приятные.

В самые тяжелые минуты Тарлаттус вспоминал об испуганной Кармеле, то стоящей у края окна, и смотрящей на улицу из-за края отодвинутой шторы, то теребящей в руках раскрытый веер, и шагающей по мозаичному полу патио, то, вконец обессилевшей от тревожных раздумий и ожидания ареста, присевшей у камина, пылающего от брошенных в него писем. Тех самых, что он когда-то писал ей. Именно такой он видел ее в последний раз, когда посетил свой дом перед отъездом. Без вуали и презрительного оскала хищника, напавшего на след жертвы, она напомнила ему ту девушку, с которой он когда-то познакомился…

Тарлаттус прогнал эти воспоминания прочь, пока следом за ними не пришли другие, вызывающие страшное желание сбежать от бренного мира, наложив на себя руки. Он лег и закрыл глаза, неожиданно для себя задремав и вернувшись в сладостный мир грез, но почти сразу с вздохом выпрямился, и потер лицо ладонями, чтобы отогнать видение. Прошла неделя, а кошмары все еще возвращались. В этих жутких иллюзиях клирик стоял на площади, затянутой черным дымом и наполненной криками мучительно погибающих женщин: все они оказались в огне по его доносу. Возможно, это был росток совести, пробившийся сквозь толщу спекшегося от крови пепла равнодушия. Да, это не он вырывал им ногти и не он подносил факел к облитым маслом поленьям, и все же Тарлаттус знал, что их ждут пытки и смерть, и, тем не менее, остался равнодушен к судьбе девушек. Больше того: он даже не оправдывался, считая их смерть неизбежной. Так было легче переносить тяжелый груз вины.

Как это ни странно, в качестве награды за верность Куполу, отличившемуся архиагенту позволили увидеть аутодафе из кардинальской ложи. Сомнительная благодарность и крайне неприятное зрелище. Тарлаттус не посещал публичные казни, поэтому беспощадная расправа потрясла мужчину до глубины души. К его ужасу Собор бросил в огонь к старухам невинных девочек, и теперь это тошнотворное видение, способное свести с ума, возвращалось к нему по ночам и выворачивало душу наизнанку. К слову, не выходившая из дома Кармела, открыто завидовала мужу, поскольку жалела, что не смогла придти на казнь, и возмущалась некомпетентностью клириков, позволивших одной из наставниц выпить заранее приготовленный яд.

— Наконец-то вы проснулись, сеньор. Вы не против, если я закурю?

Тарлаттус повернулся к возничему и, потерев лоб, незаметно поправил парик. Бородатый старик достал трубку и следил за дорогой, а его кони фыркали и прядали ушами. Чувствовалось, что душный воздух застоялся без ветра и, судя по всему, приближалась гроза.

— Как хотите. Мне все равно.

Тарлаттус поднял воротник рубашки и посмотрел на застывшую листву стройной колоннады придорожных кипарисов. В просветы между ними были видны оливковые рощи и виноградники, простирающиеся до предгорий, подернутых голубоватой дымкой. Все остальное пространство под ярко-синим небом занимала колыхающаяся трава, выжженная сурийским солнцем до золотого блеска.

Чтобы увидеть эту красоту ему пришлось практиковаться в красноречии, поскольку его, как опытного агента, каким-то образом раскрывшего вилонский Ковен, не хотели отправлять в Свободный Поиск. Обычно, старшие агенты не выезжали из Вилона, чтобы не терять связь с обширной сетью доносчиков, и вместо них посылали тех, кто приходил к подножию третьего столпа и только начинал служение, переодеваясь в самых разных людей. Иногда им приходилось доставать робу монаха и просить милостыню возле ближайшего храма. Иногда они выслеживали конкретного человека. Иногда в поисках ереси подслушивали разговоры, ведущиеся как в опиумных притонах, так и в храмовых читальнях. Иногда…

— Мы проехали Эль-де-Пьянас?

— Да, совсем недавно. — Он достал кисет. — У вас необычный акцент. Откуда вы родом?

— Из Адонья. Я взрослел в предместьях Сан-Домино, — добавил архиагент, увидев, как нахмурился возничий.

Пару минут Тарлаттус наслаждался тишиной, а старик набивал в трубку свежий табак и на какое-то время потерял интерес к разговору.

Клирик засунул руку в карман и, сжав в кулаке четки, почувствовал, как стальной Лик Смирения, один из символов веры, оставил на ладони отпечаток.

«Лишь бы старик не догадался, кто я на самом деле» — подумал Тарлаттус, удержав в себе возмущение и… ужас. Наверное, так себя чувствует подросток, впервые утопивший котят и услышавший за спиной приближающиеся шаги.

— Позвольте, сеньор, дам совет. Если направляетесь в Рогену, то сверните на Винсию.

— Почему?

Старик закурил, и, неодобрительно покачав головой, оглянулся на клирика.