Страница 3 из 6
Подземный мир увлек Стива, и он быстро сменил основную специальность с инженерного дела на историю развития городов. В перерывах между занятиями он начал исследовать железнодорожные туннели, потом, надев бродни, стал спускаться в канализацию и вскоре уже забирался на висячие мосты, с вершины которых снимал фотографии, словно сделанные в полете; ему удалось запечатлеть дух города. За несколько лет Стив стал «подпольным» историком и фотографом Нью-Йорка; он досконально изучил инфраструктуру города. (Департамент охраны окружающей среды, контролирующий состояние городской канализации, время от времени пытался привлечь Стива к сотрудничеству, несмотря на нелегальные методы работы.) Стив представлял собою нечто среднее между «ботаником» и злоумышленником из старых фильмов: худой, боровшийся с дефектом речи (печальным наследием отрочества), он пил как портовый грузчик, а его хулиганскую улыбку отмечали многие интересные женщины. В целом он держался с каким-то героическим самодовольством. В юности у него диагностировали редкую форму рака кости с локализацией в ноге; тогда он едва не лишился жизни, а потому теперь делал всё быстро и энергично. Он мог весь вечер объяснять вам значения аббревиатур на канализационных люках города или рассуждать о силе потока в европейской системе водоотведения в XIX веке, а потом выйти на улицу и ввязаться в пьяную драку.
В тот день мы перемещались зигзагами, между канализационными решетками – от одной до другой, светя себе фонариками и прослеживая путь трубы под землей. Пока мы шли, Стив рассказывал о мозаике подземных систем города с почти религиозным пылом. Нью-Йорк представлялся этому энтузиасту гигантским, изменчивым организмом со множеством «щупалец»; обитатели надземного мира видели только крошечную его часть. Вновь познакомить людей с потайной стороной мира – вот что мой новый друг считал своей миссией: он хотел бы, чтобы крышка каждого люка в городе была стеклянной – и горожане могли в любую минуту заглянуть в подземелье.
Стив рассуждал: «Большинство людей живут в двух измерениях. Они и не представляют, что находится у них под ногами. Когда ты видишь, что там, под землей, ты понимаешь, как устроен город. Ты осознаёшь свое место в истории, свое место в мире».
Этот человек стал для меня инкарнацией Гермеса, взгляду которого была доступна параллельная топография. В книге стихов Уолта Уитмена «Листья травы» (Leaves of Grass, 1855, доп. 1891) есть слова: «Мне думается, в тебе много такого, чего не увидишь глазами…»[5] Стив видел невидимое – и я тоже хотел это увидеть.
МОЙ ПЕРВЫЙ СПУСК БЫЛ СПОКОЙНЫМ – то была прогулка по Вестсайдскому туннелю, который известен краеведам и граффитистам как «туннель Свободы» и проходит под парком Риверсайд в Верхнем Вест-Сайде (Манхэттен). Его протяженность – примерно 2,5 мили.
Однажды летним утром я пробрался в щель, оставленную в сетке-рабице около 125-й улицы, и направился в туннель. Его ворота были огромными, не меньше двадцати футов в высоту и вдвое больше – в ширину. Внутри не было темно, скорее сумеречно: сливные решетки на потолке, расположенные в нескольких сотнях футов друг от друга, подобно окнам собора, пропускали сюда столпы мягкого света. Я отправился на неспешную прогулку через центр Манхэттена и, разумеется, будто во сне, не встретил ни одного человека.
Дойдя до середины пути, я увидел огромное граффити, более сотни футов в длину. Имя его автора совпадало с названием туннеля – Фридом[6]. Я стоял у противоположной стены, любуясь картиной, которая, казалось, дрожала в тусклом свете. Подул легкий ветерок и донес до меня далекие гудки машин на Вестсайдском шоссе, смешивающиеся с пением птиц в парке.
Уилл Хант
И вдруг я увидел яркий прожектор поезда, надвигающийся на меня из глубины. Прильнув к стене, я почувствовал сильный гул под ногами, а дальше всё произошло одновременно: вспышка света, ураганный ветер, рев, от которого – я почувствовал – у меня завибрировала грудная клетка. Ситуация не была опасной – от путей меня отделяло как минимум пятнадцать футов, – но, пока я стоял там, прижавшись спиной к стене, меня била дрожь, а голова горела.
Когда вечером я поднялся на поверхность после первого спуска и перебрался через забор неподалеку от Гудзона, мне показалось, что мое отношение к Нью-Йорку начинает меняться. На поверхности я никогда не отклонялся от маршрута «работа – дом», воспринимая город в этой узкой перспективе; но теперь, под землей, я вышел за эти рамки и, как мне показалось, впервые ощутил подлинный дух Нью-Йорка. Я чувствовал себя так, словно меня разбудило неожиданное прикосновение к душе города.
Спускаясь в подземелье, в «чрево» мегаполиса, я пытался доказать себе, что это мой город, что я знаю Нью-Йорк. Мне нравилось рассказывать друзьям, родившимся и выросшим на Манхэттене, о старых подвалах, что располагались под их районом и о которых они не имели понятия. Мне нравилось, что в подземных коридорах мне попадались приметы городской среды, невидимые на поверхности: фрагменты старых граффити, трещины в фундаменте небоскребов, экзотические виды плесени, покрывающей стены, газеты, напечатанные десятки лет назад, смятые и забитые в щели. Нью-Йорк поручал мне свои секреты: я перебирал содержимое потайных ящиков, читал личные письма.
Однажды ночью – мы находились неподалеку от Нью-Йоркской военно-морской верфи в Бруклине – Стив огородил канализационный люк оранжевыми строительными конусами и с помощью железного крюка открыл крышку, из-под которой вырвалась струя пара. Мы спустились вниз, попеременно хватаясь за очередную липкую ступеньку лестницы, и спрыгнули в коллектор: он был около двенадцати футов в высоту, в центре журчала зеленоватая вода. Воздух был теплым; мои очки моментально запотели. Я на минуту остановился: мне преградили путь длинные, склизкие нити бактерий, свешивающиеся с потолка (исследователи подземелий любовно называют их «сосульками из соплей»), – но в целом коллектор не произвел столь отталкивающего впечатления, к которому я был готов. Здесь пахло не фекалиями, а скорее землею, как в сарае на старой ферме, где хранятся удобрения. В свете фонариков были видны глинистые отмели, похожие на песчаный берег реки; на них росли крошечные колонии грибов-альбиносов. В сезон миграции здесь плавали угри.
Стив Данкан
С зеленым потоком, сообщал Стив, смешивается ручей Уоллабаут, впадающий в одноименную бухту в том месте, где сейчас расположена военно-морская верфь. Ручей виден на карте 1766 года, но с ростом города и появлением новых районов его загнали под землю, и он стал невидимым.
Видимый всем Нью-Йорк ежедневно предстает перед нами как примитивное и неутомимое существо: грохочущее, рычащее, извергающее пар и толпы людей из разных своих частей. Но здесь, в подземелье, когда под моими ногами тихо журчал один из его древних ручьев, этот зверь казался умиротворенным, даже ранимым. Встреча с новой его ипостасью была очень интимной и даже вызывала чувство стыда, словно я наблюдал за спящим.
Было уже больше трех часов утра, когда по той же лестнице мы вылезли из люка на холодный, бодрящий воздух города. Проезжавший мимо велосипедист резко свернул в сторону, чтобы избежать столкновения. Его занесло, он развернулся к нам лицом. Переводя дух, он спросил: «Ребята, вы кто такие?»
Стив распрямился, выпятил грудь, как будто выходил на сцену, потом откинул голову назад и продекламировал строки Роберта Фроста:
5
Строка из стихотворения «Песня большой дороги» (Song of the Open Road, 1856): «I believe that much unseen is also here…». Перевод К. Чуковского. – Примеч. редактора.
6
Freedom – англ. «свобода». – Примеч. переводчика.
7
Строки из стихотворения «Ручей в городе» (A Brook in the City, 1923). Перевод В. Бетаки. – Примеч. переводчика.