Навия. Западня

– Ну, если бы я знал, что тебе это точно нужно…

Я разразилась саркастическим смехом, из-за остаточных хрипов в горле больше похожим на карканье:

– Откуда знал-то? Думаешь, я бы стала умолять? Или ты считаешь, что Кимка просила Вилли приезжать к ней каждый день, хотя наверняка безумно этому рада? Эх, Сашка… Вот ты вообще хоть задумывался, для чего живешь?

Тут я загнула, конечно, с последним вопросом. Сашка глянул на меня с неподдельным интересом, глаза округлились, как всегда, когда его что-то всерьез занимало. Он подумал и ответил с обстоятельностью, которой я от него уже не ждала:

– Сложные вопросы задаешь, Дан. С одной стороны, может, и хотелось бы знать, для чего небо коптишь, с другой – страшно. Прикинь, ответит мне глас с небес: отправляйся прямо сейчас на ближайшую помойку, увидишь там пьяную тетку с фингалами, которая роется в мусоре. И знай, что твое предназначение в том, чтобы вернуть ее к нормальной жизни. Не справишься или даже браться не захочешь – все, напрасно прожил жизнь, незачет.

И с таким серьезным и озадаченным видом он все это произнес, что я даже поежилась:

– Фу, перестань! Не может быть такое предназначение, это слишком ужасно!

– Ага, задергалась! – развеселился Дятлов. – Боишься, что и у тебя может оказаться не лучше. Вдруг, например, твое предназначение в том, чтобы сделать счастливым одного обормота?

– Какого еще обормота? Тоже с ближайшей помойки или того, который приперся меня навестить, сидит на моем стуле и несет невероятную чушь?

Сашка расплылся в радостной улыбке:

– Ну, насчет чуши, так это ты начала, но больным прощается. И да, может, того, что на стуле. Только не думай, Борская, что его так легко осчастливить, с помоечным парнем было бы гораздо проще.

– Да уж конечно! Только как-то не хочется. И почему же его так тяжело осчастливить? Неужели я ничем не могу его даже порадовать?

В последней фразе любой бы углядел намек и прекратил лишний треп, но Сашка – это Сашка, ему законы не писаны.

– Порадовать ты его точно чем-то да можешь, но это не то же самое, что осчастливить, – заявил он, но все же порозовел немного.

– Ну, можно же начать с малого, – парировала я. – И что бы конкретно его порадовало?

– Мм, дай подумать, – поднял голову к потолку этот разгильдяй. – Дашь время?

– Только не больше минутки, сам знаешь, я ненавижу ждать.

– В важных вещах торопиться не стоит, – строго глянул на меня Дятлов. – Так что придется потерпеть. И слушай, не возражаешь, если я со стула пересяду на твой диван, сама знаешь, мне на мягком думается лучше.

– Ну, если лучше…

Я чуть сдвинулась к спинке дивана, освобождая Сашке край. Он быстро переместился, сел на уровне моих коленей и словно невзначай взял меня за руку.

– Так тебе тоже думается легче? – спросила я и почувствовала, что от волнения онемели губы.

Кажется, мы двигались в нужном направлении. И тут грянул звук, от которого я чуть не свалилась с дивана.

Через мгновение я сообразила, что это всего-навсего зазвонил наш стационарный телефон. Просто он редко подавал голос, да и слышала я его обычно из своей комнаты или из кухни. Мне звонили только на мобильный, матери, наверно, тоже, а на этот только по всякой ерунде типа профилактики наших окон. Но как не вовремя! Сашка мигом вскочил на ноги, заозирался.

– Это телефон, он на столе под мамиными бумагами, – выдавила я с досадой. – Ответь, ладно, а то так и будет трезвонить.

– Ага, сделаю.

Дятлов мигом отыскал аппарат, который мать, похоже, использовала как подставку для своих рабочих документов, снял трубку:

– Да. Нет. Она болеет. Да, можете со мной.

Я подняла брови вопросительно и отчасти возмущенно, давая понять, что если звонят мне, то мне и стоит передать трубку. Но Сашка повернулся спиной и просто слушал, что ему говорят, не поддакивал, не переспрашивал. Потом очень осторожно вернул трубку на базу, постоял, опираясь о стол пальцами левой руки, и только после этого повернулся и посмотрел на меня. И по его лицу, по широко распахнутым, ставшим совсем черными глазам и побелевшим губам я поняла, что случилось ужасное.

– Что такое? – прошептала я.

Сашка мигом пересек пространство комнаты и вдруг сел на корточки прямо напротив моей головы.

– Дана, это звонили с работы твоей мамы. Они сказали, что ей неожиданно стало плохо, вызвали «скорую», но… Данка, ее не спасли.

– Что? Нет! – заорала я и попыталась вскочить на ноги, но друг оказался проворнее, подлетел с пола и обеими руками прижал меня к дивану и к себе. Я яростно сопротивлялась.

– Отвали, мне надо туда, к ней на работу!

– Нет, Дана, не нужно! – переорал меня Сашка. – Ты слабая после болезни, ты до двери не дойдешь – грохнешься. Там полно народу, они сделают все, что нужно, ты будешь только мешать.

– Но это же моя мама! – простонала я.

– Я понимаю, Данка, я все понимаю! Но тебе нужно остаться дома. Слушай, я должен съездить и отвезти ее паспорт, я пообещал. Я не сообразил сказать, чтобы сами подъехали. Ты примерно представляешь, где его найти?

– Сейчас найду.

Я вскочила на ноги, воспользовавшись тем, что Сашка немного ослабил хватку. Но немедленно в глазах сгустилась тьма, к горлу подступило из желудка что-то отвратительно едкое, а ноги я перестала ощущать. Подоспевший Дятлов успел подхватить меня и оттащить обратно на диван. Посидел так немного, потом совсем робко сказал:

– Давай теперь я, ладно?

– Хорошо, – сдалась я. – Зайди в мамину комнату, открой верхний ящик комода, там папка такая старая, на завязках, красная. Принеси сюда, я найду.

Сашка тут же сорвался с места и исчез за дверью, а появился обратно меньше чем через минуту, с папкой. Этого времени мне хватило, чтобы осознать, каково будет остаться одной после его ухода. Но все равно так лучше, мне нужно время, чтобы осознать, что произошло.

Паспорт я быстро отыскала, он лежал на самом верху, как и мой. Была у мамы и такая странность: она считала, что все ценные бумаги должны храниться в одном месте на случай чего-то непредвиденного. Чтобы сразу схватить и бежать, если что.

Сашка с паспортом в руках покачивался с пятки на носок, и взгляд у него был совсем потерянный.

– Слушай, давай ты кому-то позвонишь, чтобы пока побыли с тобой, чтоб не одна тут… а я быстро обернусь, обещаю.

Он вроде как сделал движение к телефону, но тут же досадливо сморщился. Наверно, думал вызвонить кого-то из семьи Кимов, забыв нынешний расклад.

– Никого не надо. Я держусь. Просто поезжай и возвращайся скорее.

– Не знаю… Ладно, слушай, возьму твой ключ, чтобы тебе не вставать, ладно?

– Да двигай уже! – рявкнула я.

Вся эта подготовка была мучительней даже того, что мне предстояло. Дятлов сперва попятился, потом рванул к выходу. Стукнула входная дверь, и я осталась одна со своим горем. Нет, наверно, настоящего горя пока не было, я просто не могла поверить в случившееся. Ведь мама такая сильная, такой боец. Возможно, случилась ошибка, и она просто в больнице, приходит в себя после обморока, так напугавшего ее сотрудников. Я с надеждой покосилась на телефон. Наверняка он скоро зазвонит, и все прояснится.

Чтобы отвлечься, я снова полезла в папку, но там не было ничего интересного, кроме документов, полисов, старых удостоверений. Наверху лежал блокнот-еженедельник в желтой кожаной обложке, довольно потрепанный. Я перелистала его и убедилась, что мама пользовалась им последние лет пять, но редко, не чаще раза в месяц, заполняла разлинованные листы своим бисерным почерком без наклона. В основном какие-то выписки, например десять способов использовать перекись водорода. Фамилии с адресами. Короткие впечатления от прочитанных и чем-то зацепивших ее книг. Краткие описания тех дней, которые маме, наверно, показались очень счастливыми, например, как мы целый день посвятили рыбам, были сперва в океанариуме, а потом в дельфинарии и закончили программу в рыбном ресторанчике «Песнь моряка» на Итальянской. А я уже и забыла этот день четыре года назад… вот вспомнила, и слезы потекли сплошным потоком.