Лунный принц

Ральф, взмахнув длинными ресницами, уставился на меня, не мигая. Лицо его словно заволакивало тенью и создавалась иллюзия, что глаза темнели.

– Я умер?.. Что за дурацкий розыгрыш?

Как у него так получается? Ни громкость, ни темпо-ритм речи не меняется, а ты кожей чувствуешь обжигающую ярость?

– Нет, Ральф. Никакого розыгрыша. Можешь убедиться в моей правоте, всего лишь пройдясь по дому. Он лучше слов скажет обо всём.

Резанув меня взглядом, Ральфе легко, словно в его теле не было костей, одним текучим движением поднялся на ноги и устремился к двери.

Я следовал за ним, Синтия – за мной. Мрачным хороводом мы кружили по дому.

Взгляд Ральфа задерживался на новых деталях – электричестве, телевизорах, кондиционерах. На тысячи мелочах, к которым я уже успел приспособиться и даже привыкнуть.

– Где все? – растерянно глянул он на меня.

На Синтию он почему-то старался не смотреть.

– Почему дом пустой?

– Не пойму, – раздражённо запахнув шаль на груди, проговорила Синтия. – Кого ещё ты хочешь увидеть?

– Кроме меня и сестры никого нет, – со вздохом ответил я на его вопрос.

– Но хотя бы прислуга должна быть здесь?..

Он оборвал фразу на полуслове и почти бессильно опустился в кресло, уронив голову на руку.

– Они все мертвы?.. Этого не может быть.

– Ну, можешь считать, что умер сам и попал в ад, – усмехнулась Синтия. – Никто же не знает на самом деле, что ждёт его после смерти. Может быть, все они живут в своём мире. А мы теперь вынуждены жить здесь. Не бойся, дорогой. Здесь не так уж и страшно. По-своему даже уютнее, чем в нашей прошлой жизни.

Он посмотрел на неё, как на сумасшедшую.

– Выпивка в вашем 2002-м ещё есть? Нужно промочить горло.

Синтия молча выгнула бровь и презрительно передёрнула плечами:

– О! Об это не беспокойся, папочка. Выпивки здесь даже больше, чем раньше. Пей – хоть ухлебайся. Альберт, будь так любезен, принеси нашему гостю выпить.

– Да, госпожа Элленджайт, – отвесил я сестрице шутовской поклон.

– Как ты меня назвала?

Ральф машинально взял из моих рук протянутую бутылку виски, покрутив её в пальцах.

– Я тебя как-то назвала? Ах, да – папочкой? Ну, это объясняется очень просто. Я назвала тебя папочкой потому, что я и на самом деле твоя дочь, – Синтия склонилась к нему близко, так, что взгляд Ральфа невольно скользнул в соблазнительную ложбинку между упругими полушариями, выглядывающими из-за низкого выреза пеньюара.

Похоже, смысл сказанного не сразу достиг его сознания. По крайней мере, ничто не дрогнуло и не переменилось в его скульптурно-идеальном лице.

Ральф поднёс бутылку с виски к губам и сделал несколько крупных глотков.

Я поморщился, представляя, каким огнём обернутся в его внутренностях алкоголь. И каким-то извращённым образом мне хотелось почувствовать ту же боль.

Лицо его было бледным. Но оно и до этого румянцем не сияло.

– Моя дочь? – протянул он с лёгким вздохом. – У меня не было дочери.

– Если ты о чём-то не знаешь и не догадываешься, это не значит, что этого не существует, – голос Синтии сочился сахаром и ядом.

– Каким образом моя дочь, будь она у меня, могла бы дожить до 2002-го?

– А каким образом ты сам сейчас оказался здесь, папочка? – сверкнула Синтия глазами и лицо её перекосилось от злости.

Сестра всегда интересовалась своим отцом. Она ненавидела мать за то, кем он был. И за то, что предшествовало её появлению на свет. В детстве Синтия была одержима этой темой. Но с годами, повзрослев, всё меньше говорила о Ральфе II, увлекшись нашим больным братцем.

Сейчас, стоя рядом с ней, я впервые подумал о том, что никакой ошибки изначально не было. Синтия воскресила именно того, кого хотела воскресить.

Но вот за каким чёртом ей это понадобилось? Что за мысли блуждали в её хорошенькой, опасной головке? Что за чувства бурлили в сердце? Что двигало ею? Чего она добивалась? Надеялась ли от отца, о котором все так сожалели, но чья смерть, подозреваю, была для родственников чистым облегчением, получить ту любовь, что не смогла дать ей мать? Надеялась ли, узнав получше человека, чьи гены делали безумной и её, и Ральфа, что-то понять для себя?

С какой целью было мучить и его, и нас? Ответов на мои вопросы не было. И сомневаюсь, что Синтия могла их дать. Даже если бы захотела.

– У меня не могло быть дочери. У меня вообще не могло быть детей, – стоял Ральф на своём.

– Я слышала о том, что ты был похотливой мразью, папочка. Но что ты ещё и жалкий лжец –этого мне не говорили.

Ральф вопросительно приподнял брови.

Синтия с кошачьей грацией переместилась к нему на колени, обвивая руками шею и склонившись к самым его губам. Я ощутил гул крови в ушах.

Ральф был красив. Мне и самому хотелось прикоснуться к нему, ощутить гладкий атлас кожи, вкус мягко сомкнутых губ. Но то, что это делала она, да ещё в моём присутствии?..

– Сейчас ты будешь говорить мне о том, что женщины никогда тебя не интересовали, да, папуля?

Она перегибала палку. Зачем же так? Он ведь только-только заново учиться дышать? Хотя такая красивая женщина в такой приятной близости научит этому гораздо быстрее, чем что-либо другое.

Их сложно было воспринимать как отца и дочь. Ральф выглядел моложе Синтии, пусть и ненамного.

Её руки легко скользнули под его рубашку, вырисовывая на коже лёгкий узор.

– Но это ведь ложь –то что ты не интересуешься женщинами? И твоё тело говорит сейчас само за себя куда громче твоих слов.

Откинувшись на спинку кресла, он смотрел на неё через веер густых, полуопущенных ресниц. Подняв руку с бутылкой виски, он нарочито медленно отпил несколько глотков.

– Я всегда предпочитал мальчиков. Не в обиду, но факт.

– Неужели? – высоким голосом пропела Синтия. – Но ведь твоя сестра Снежана мальчиком явно не была? Твоя младшая и, безусловно, любимая сестра?

Она выдохнула это ему в губы.

Я заметил, как при упоминании имени матери Ральф дёрнулся, вскинув на неё глаза.

Руки сестры застыли на его животе, в области солнечного сплетения. Мне захотелось стащить её с его колен, оттащить в сторону.

Синтия была садисткой. Я знал это с детства. Ей нравилось причинять людям боль, она упивалась этим. Наверное, потому и я, и кузен Ральф раз за разом возвращались к ней, потому что других женщин, согласных делать с нами то, что делала она, просто не находилось. Помноженные на магические способности её таланты были… неописуемы. Она могла растереть внутренности в мелкий порошок, не прикасаясь к острым предметам. Она могла заставить тебя испытать все грани боли, зажигая в теле самый настоящий пожар. Будто внутри тебя пылает ад, плавятся кости и разрывают внутренности. Но в случае со мной она всегда старалась держать себя в узде.

Так или иначе, но я был единственным живым существом, которым она дорожила на этом свете.

– А ты терпеливый, – усмехнулась она. – И упрямый. Но я упрямее.

Ральф молча смотрел на неё. Он даже руки в кулаки не сжимал. На его лице не дрогнул не один мускул, оно оставалось таким же спокойным и меланхоличным, как и до этого. Лишь дыхание немного участилось, да на скулах вспыхнул лихорадочный, яркий румянец.

– Ты – дочь Снежаны? – тихо проговорил он, дыша чуть чаще.

– Именно так. Ваша с нею дочь, плод вашей преступной страсти. Я не обезьянка, но тот ещё урод. Я тебе нравлюсь, папочка?

На губах Ральфа выступила кровь. Он не пытался её сглатывать, и она тонкой чёрной змеёй заскользила вниз по его губам.

В красоте Синтии тоже было что-то змеиное, опасное, обволакивающее, как наркотик. Облако волос окружало её ангельское лицо, мелкими кольцами вилось у висков.

– Ты… не похожа… на свою мать… – выдохнул Ральф, на миг прикрывая глаза ресницами.

Трудно сказать, от боли физической или моральной.

– А этот юноша? – он перевёл взгляд на меня. – Он твой брат?

– Да.

Взгляд Ральфа был пристальный, словно он пытался отыскать сходство. Поймать призрака. Я сам много и часто занимался этим. Искал сходства с прошлым в тех, с кем сводила меня жизнь на этот раз.