Крах

Утром зарядки не было, вместо нее сержанты показывали курсантам, как нужно наводить порядок в кубрике и заправлять кровати, «набивая» с помощью специальной дощечки и щетки стрелки на одеялах и, главное, скручивать из подушек ровные квадраты со стрелками по периметру. За пару дней обжились. Служба в полковой школе сильно отличалась от учебки. Во-первых, сержанты вмиг стали серьезнее и требовательнее, все команды их должны были выполнятся бегом, а в голосах и командах младших командиров появились пренебрежительные нотки. Добродушие и доброжелательность, которые так удивили Валентина в первые дни карантина, пропали начисто. Теперь часто слышались крики и оскорбления в адрес того или иного нерасторопного курсанта. Распорядок дня был академический, занятия проводились с утра до вечера. Учили устав караульной службы, инструкции караула и караульных, табеля постов, пропуска, паспорта и прочие документы, относящиеся к служебным обязанностям. Все наизусть, до запятых включительно. В субботу и воскресение занятий не было. Вместо этого по субботам бегали лыжные кроссы и проводили прочие спортивные мероприятия, в воскресение, как правило, был выходной день, сержанты уезжали в город в увольнение, а курсанты занимались своими делами, вечером всех водили в клуб, где показывали кино либо какой-нибудь концерт художественной самодеятельности. Которые, впрочем, тоже носили обучающий характер. Каждый раз после просмотра фильма или концерта, вечером перед отбоем сержанты, выбрав кого-нибудь из курсантов, начинали допрос.

– Помнишь, боец, когда главный герой фильма покупал цветы? – спрашивал сержант курсанта.

– Так точно.

– А какой номер был на троллейбусе, который проезжал мимо в тот момент? – продолжал допрос он.

– Не знаю, – как правило, в первые дни обучения отвечал любой курсант.

После этого следовала команда «Упор лежа принять», и весь взвод отжимался до тех пор, пока не вспоминали номер троллейбуса, либо сержант не останавливал, посчитав наказание достаточным. То же самое было и с концертами. Сержанты требовали запоминать, кто во что был одет, цвет волос у второй справа в третьем ряду женщины из народного хора, цвет носков у баяниста, сколько раз выходил конферансье и прочее, прочее, прочее. Первые два–три месяца курсанты отжимались постоянно и много, но со временем выработался инстинкт. Все происходящее на экране либо сцене запоминалось до мельчайших подробностей, любое самое незначимое событие или действие замечалось и фиксировалось. Эта привычка, все увиденное запоминать, осталась с Валентином на всю жизнь.

В первую или вторую неделю нахождения в полковой школе отобрали тридцать человек, которые быстрее всех выучили устав караульной службы, пропуска, паспорта и служебную документацию. Сколотили из них два караула и попеременно отправили на службу по охране военного городка. В их число попал и Валя. Эти караулы, чередуясь сутки через сутки, растянулись почти на два месяца. Иногда случалось так, что кто-нибудь заболевал, и тогда его меняли на бойца из другого караула, оставляя на вторые сутки подряд. Валентин один раз провел в караулке пять суток. Со временем все курсанты выучили караульную документацию, и у тех, кто был первым, появилось свободное время и выходные. В общем, служба была рутинной.

В конце декабря курсантов впервые вывели на стрельбище. Предварительно измучив тренировками обращения с оружием на учебном поле. Стрельбище находилось в трех километрах от военного городка по короткой дороге. Если рота стреляла на «отлично» то возвращались пешком по этой же короткой дороге, если оценка была ниже, то дорога становилась шестикилометровой, и по ней рота передвигалась бегом. Именно с этим стрельбищем у Валентина и были связаны все его проблемы обучения в школе. Дело в том, что, даже обладая отличным зрением, как бы Валя ни старался, он не мог попасть из автомата ни по мишени в стометровом тире, ни по мишеням на поле. Обладая отличной памятью, вниманием, умением быстро принимать решения, он был одним из лучших курсантов школы. Его постоянно ставили в пример перед курсантами, не способными запомнить двух предложений, и после поощрения сразу же отправляли в караул за тех же, кто не выучил. Командир взвода старший лейтенант Луговой и сержанты с радостью и облегчением использовали смышленого курсанта на полную, затыкая им дыры в постовых ведомостях и нарядах, но когда дело доходило до стрельб, Валентин мгновенно превращался в изгоя и виновника всех бед, стрелял Валя стабильно на «два». Никакие объяснения сержантов, как правильно целиться, нажимать на спусковой крючок, как дышать, подводить мушку, не помогали. Луговой после каждой стрельбы орал на Макеева, что «он безмозглый дебил, не способный научить курсанта попасть по мишени». Сержант в свою очередь, не стесняясь в выражениях, то же самое переадресовывал Валентину, укладывая его на снег перед кирпичным упором на учебном поле. На ствол Валиного автомата надевалась специальная резина, которая другим концом прикреплялась за соседний упор, создавая натяжение. Валентин изо всех сил левой рукой прижимал за цевье автомат к своему упору, вырабатывая таким образом правильное и сильное удержание оружия. Все было тщетно. В результате таких тренировок вырвать автомат из рук Вали было невозможно, но попадать по цели он все равно не научился. Безрезультатно пробовали менять автомат – Валентин был стабилен, все его мишени оставались девственно чисты. Дошло до того, что в дни стрельб его начали оставлять в карауле целенаправленно, чтобы не портить показатели и не гонять всех бегом из-за одного Валентина. Уже в конце зимы Луговой, наблюдая за мучениями Макеева с «бестолковым» курсантом, решил лично проверить автомат.

– За мной! – сделав пять выстрелов, скомандовал он.

Не доходя до мишени, Валентин уже разглядел, что все пять пуль достигли цели.

– Что же с тобой делать? – плюнув на снег от обиды, спросил Луговой.

– Учить, – пожав плечами, ответил Валя.

– Да как тебя, идиота, учить? – взорвался Макеев. – Обезьяну проще научить гранату кидать! Как горох об стену! Может, ты слепой? – в надежде спросил у курсанта сержант, показывая ему два пальца.

– Сколько видишь?

– Два.

– Плохо, лучше бы ты был слепой. Слепой? – вопросительно произнес Луговой. – Подожди. – почти шепотом, как бы боясь спугнуть мысль, проговорил он. – Подожди, подожди, – скороговоркой и громче повторил старлей. Кажется, старший лейтенант нащупал спасительную мысль. – Ты каким глазом целишься? – прищурившись, спросил он Валентина.

– Правым, – удивленно ответил тот, не понимая, как можно целиться левым.

– Ну-ка, иди сюда. – Сделав несколько шагов в сторону и оглядываясь в поисках непонятно чего, потянул его за рукав бушлата офицер. – Смотри, – снимая с правой руки перчатку, сказал он. – Вон стоит сосна. – Вытянул он вперед руку с поднятым большим пальцем вверх. – Делай как я.

Валя вытянул руку, сжав кулак, оттопырил большой палец.

– Двумя глазами смотри на свой палец, так, чтобы он закрыл собою сосну. Получилось?

– Да.

– Теперь закрывай левый глаз.

Валентин закрыл левый глаз и обомлел. Только что его палец закрывал собою сосну, но после того, как он закрыл левый глаз, его палец стремительно переместился влево. От неожиданности Валентин открыл глаз, и все вернулось на свои места.

– Теперь, наоборот, левый открывай, правый закрывай, – командовал Луговой.

Валя закрыл правый глаз, ничего не произошло, палец остался на месте.

– Ну? – уставился на курсанта командир взвода.

Валентин рассказал, что увидел, продолжая попеременно моргать глазами, наблюдая за пальцем.

– Уф, – облегченно выдохнул старший лейтенант. – У него глаза наоборот, левый ведущий, – обращаясь к сержанту, сказал он.

– Да как? Пишет-то он правой рукой, – ответил Макеев.

– И что? Матвеев, ты не левша? – спросил старлей курсанта.

– Нет, – ответил Валя, продолжая «ловить» сосну пальцем.

– Хватит баловаться! Бегом на огневой рубеж! Снаряжай! – вытащил из кармана три патрона и протянул их Валентину офицер. Валя быстро защелкнул патроны в магазин и убрал его в подсумок.