Крах

– Что это? – грозно спросил сержант у отца, глядя на протянутую бумагу.

– Это для заведующей.

– Разберемся, – разворачивая листок, буркнул он. Прочитав, сержант поднял взгляд на Валентина.

– Ты, что ли, призывник?

– Да!

– Один дотащишь?

– Да!

– Тогда ты за мной. А вы, – обращаясь к отцу, – здесь подождите.

Очередь неодобрительно взорвалась: «Куда?» – «Кто такой?» – «Он тут не стоял!» – «Что происходит, сержант?».

– Тихо! Молчать! – заорал сержант так, что Валентин невольно втянул голову в плечи, а отец призывника на всякий случай отошел подальше. – Че орем? Парню в армию завтра, – перекрывая гул толпы, крикнул милиционер.

– Ему завтра, а я уже, – рванув ворот куртки, закричал стоявший возле самой двери молодой парень, на груди под курткой сверкнула медаль за отвагу.

– Откуда? – спросил сержант у парня, кивая на медаль. – Афганистан? А что в очереди стоишь?

– Все стоят, и я стою, – застегивая куртку, ответил интернационалист.

– Отойди, – потянув за шиворот какого-то ханыгу, стоявшего первым у двери, сказал сержант. Мужик весь сжался и стал ниже ростом.

– Я тут стоял, – робко начал он причитать.

– Так и стой, кто тебя гонит, пройти дай, – повернувшись к афганцу, милиционер махнул рукой: – Пошли.

Внутри магазина сильно воняло кислятиной. Сдерживаемая двумя постовыми очередь была ровной и тихой. Любое нарушение тишины каралось изгнанием из очереди.

– Коля, выйди на улицу, успокой их, – кивнув на дверь, обратился милиционер к высокому старшине с резиновой дубинкой на поясе.

– Тихо мне тут! – направляясь к двери, сразу всем сказал старшина.

Следуя за сержантом вдоль очереди, Валентин спиной чувствовал тяжелые взгляды, направленные в их сторону. Дождавшись, когда очередной счастливец отойдет от кассы, сержант рукой остановил следующего.

– Подожди. Михалну позови, – обратился он к продавщице.

Очередь одновременно вздохнула, процесс явно затягивался.

– Что еще? – показавшись в проеме двери, окидывая взглядом зал, спросила плотная, ярко накрашенная женщина в белом халате, застегнутым на все пуговицы.

– Вот, – протянул ей листок милиционер.

Взглянула на листок, даже не читая содержимое.

– Началось… – произнесла заведующая. – Федя, ты сюда-то зачем его притащил? – как учительница в школе начала отчитывать она сержанта. – Они сейчас косяками пойдут, всех, что ли, без очереди пускать будешь, головой думать надо, революций мне только не хватало. К служебному их надо.

– Кого их-то?

– Не тупи, Федя, призыв начался, – как непослушному ребенку сказала она, скрываясь за дверью.

– Вот этот первый, – подтолкнув к кассе парня с медалью, восстановил свой авторитет перед очередью сержант. – На выход! – повернувшись, скомандовал он Валентину.

На улице очередь радостно взвыла, увидев пустые руки наглого призывника, статус-кво был сохранен, в бане и очереди за водкой все равны.

– Тебе за угол, к служебному входу, – протянув листок, шепотом сказал сержант Валентину. – Удачи.

– Спасибо, – ответил Валя и скрылся от взоров толпы во дворе.

Заведующая лично отсчитала десять бутылок водки, по ноль-семь литра каждая, и, пересчитав деньги, вздохнула: «Хорошо, хоть этот Афганистан закончился, повезло тебе».

Проводы Толстого прошли буднично и как под копирку напоминали все до этого проведенные весной. В шесть часов вечера собрались у него дома за большим столом, занимавшим всю комнату. Вместо стульев с одной стороны был диван, а с другой – длинная доска, накрытая скатертью, по торцам стола стояли по три табурета с каждой стороны. Сидели даже на подлокотниках дивана, нормально разместиться можно было, только когда народ уходил покурить. Часам к восьми движения за столом приняли хаотичный характер, гости равномерно расположились по всей квартире, включая даже лестничную клетку, на которой теперь постоянно кто-то курил. После девяти вся молодежь засобиралась на дискотеку, дав возможность родителям и родственникам немного передохнуть и слегка прибраться. На танцах продолжали пить, драк не случилось, настроение было хорошим. Еще дома у Сергея Валентин объявил о своих проводах и, соответственно, пригласил всех, вызвав этим бурную радость присутствующих. Большая часть молодежи после дискотеки пошла домой, пообещав вернутся к шести часам на автовокзал, остальные пошли обратно к Толстому домой, намереваясь продолжать до утра. К четырем часам утра за столом остались только взрослые и всего пять или шесть представителей молодого поколения. Все горизонтальные площади квартиры были заняты спящими гостями. В пять часов утра отец Толстого достал машинку для подстригания, и Сергея посадили посередине коридора на табурет. Первый взмах доверили родителю, после всем желающим. В результате с некогда пышной шевелюрой Толстого начали происходить такие изменения, которые могли родиться только в пьяных мозгах его друзей. За полчаса экзекуции он побывал сначала панком, потом индейцем, затем «под Ленина». Ржали и много фотографировали каждую версию. В половине шестого бедолагу отпустили мыться и собираться, попутно начали будить спящих. На вокзал прибыли без пяти шесть, народу было много, вместе с Толстым забирали еще восьмерых, и каждого провожали минимум двадцать человек. Прапорщик, издалека пересчитав призывников, спокойно курил в сторонке, ожидая автобус. Старенький ПАЗик приехал в десять минут седьмого, придав своим появлением ускорение в наливании алкоголя по кружкам и стаканам, принесенными с собой провожающими. «Прощаемся!», – громко крикнул прапорщик и первым вошел в автобус. Раздались причитания родственников, женщины одновременно в голос заревели. Обнимаясь и целуясь со всеми подряд, призывники прорывались к автобусу. Провожающие, обступив ПАЗик, начали его раскачивать. «Прекратить! – заорал наполовину высунувшийся из окна прапорщик. – Прекратить!». Водитель автобуса сильно нажал на газ в попытке испугать толпу, но только окончательно раззадорил ее этим. Тогда он с треском врубил передачу и нажал на педаль акселератора. К его удивлению, автобус, надрывно ревя двигателем, стоял на месте. Шофер, высунув голову в форточку, посмотрел назад, задние колеса бешено крутились в воздухе. Вся молодежь и даже некоторые взрослые, заранее сговорившись, по команде подняли заднюю часть автобуса и держали его на весу, громко улюлюкая. Продолжалось это несколько секунд, после чего автобус бросили, и он резко сорвался с места. Рев толпы стал оглушительным, в руках провожающих остался бампер от ПАЗика. Стоявший неподалеку милицейский «уазик» включил фары и начал медленно двигаться в сторону толпы. Заметив это, толпа бросила бампер и неторопливо начала расходится. Из «уазика» вылез молоденький милиционер в звании младшего сержанта и, открыв дверь багажного отделения, затолкал туда запчасть от автобуса. Провожающие, не обращая внимания на милицию, допивали, принесенное собой и понемногу расходились по домам. Уже через пятнадцать минут площадь перед автовокзалом опустела, и обо всем произошедшем на ней напоминал только мусор, брошенный прямо под ноги.

Собственные проводы Валентин запомнил плохо, не потому, что напился, а просто частые чередования лиц и напутственных речей слились в одну общую липкую массу, выделить из нее более значимые события не получалось, и воспоминания о проводах навсегда остались в памяти Вали, как слайды не связанных между собой фотографий, сделанных в один день. Его не подстригали, так как уже несколько лет он стригся исключительно «под машинку». Вместо этого всех гостей попросили расписаться на строительной телогрейке, в которой Валентин собирался уехать в армию. Идея всем так понравилась, что к утру, когда засобирались на вокзал, телогрейка была похожа на книгу жалоб и предложений, гости не ограничивались автографами, а писали длинные пожелания хорошей службы, в некоторых местах виднелись следы женской помады. На вокзале все прошло намного тише и спокойнее, чем ранее. Виной тому новенький рейсовый Икарус, раскачивать и ломать который провожающие не решились. Пятерых призывников посадили в конце салона, и автобус плавно тронулся. Через окно Валентин смотрел на маму, которая тихонько плакала, уже когда автобус отъехал от перрона, она, спохватившись, запоздало начала махать рукой, надеясь, что сын ее видит. Валя видел и даже махнул рукой в ответ, но больше машинально. Автобус повернул, и толпа провожающих исчезла, за стеклом побежали серые дома с темными окнами, город еще спал. Именно таким он и остался в памяти Валентна на два года его отсутствия.