Страница 6 из 11
Зароков пересек парк по знакомой дорожке, затем свернул в кусты, найдя нужную тропинку, и подошел к ограде, представлявшей собой в этой части парка обыкновенный щелястый забор. Нырнув в заветную дыру, Зароков миновал замусоренный тупик с железными облупившимися гаражами, где стоял вечный запах мочи и выбрался, наконец, на шоссе.
Это была окраина, здесь пахло лесом, который вплотную подступал к Куполу, и где стояли, будто разглядывая этакую небывальщину, заброшенная приземистая церковь со своей сестрой – долговязой колокольней. Зароков пропустил проехавший мимо него контейнеровоз, перешел шоссе и направился к колокольне.
Несколько лет назад, когда он еще служил в этой части, церковь с колокольней были видны над забором, к которому был прибит вечный транспарант «На защите Отечества», символизируя совсем не то, что хотел выразить с помощью него замполит. Теперь территория части изрядно расширилась, давая место Куполу, а забор стал выглядеть несерьезно, теряясь у его подножия.
…Отсюда, под толстыми рельсами вместо балок, на которых когда-то висели колокола, Купол был виден как на ладони. Был он похож на полуспущенный мяч, приникший смятым боком к земле и в остальном выглядевший по-прежнему круглым и тугим. Иногда Зароков мысленно приставлял к его макушке сообразную ему по величине ручку и тогда Купол напоминал ему гигантскую крышку для блюда под жаркое, каковой можно было с легкостью накрыть пару стадионов. С той стороны Купола, невидные отсюда, располагались выстроенные одновременно с ним два четырехэтажных корпуса, а здесь, среди едва начинающегося леса, ничто не подчеркивало его размеров, кроме того же забора и нескольких одиноких сосен. Строительные краны, долгое время торчащие то изнутри, то по бокам, убрали и увезли позавчера, и теперь нечему было подчеркнуть всю чудовищность его размеров. На синем фоне неба он равнодушно подставлял солнцу свои стальные бока, выкрашенные в глубокий коричневый цвет. Отсюда, с колокольни, отчетливо были видны стыки огромных ромбов, из которых Купол и был собран, как неведомая игрушка какого-то великана.
Зароков окинул взглядом ненавистное циклопическое сооружение, опоясанное ближе к верхушке рядом еле видных сейчас, но загоравшихся ближе к вечеру тревожным красным светом ламп, потом подошел к одной из стен, поддерживающий свод колокольни и нащупал веревку. Кряхтя, он стал подниматься вверх, перебирая веревку руками и шагая по стене. Забравшись в тесную нишу над звонницей, Зароков отдышался. Здесь было сумрачно, но нестрашно – тени залегли по углам, тогда как в центре было светло – сквозь щель в стене был хорошо виден Купол, а вот Зарокова увидеть снаружи было никак нельзя. Зацепившись за выбоины в стене, он подтянулся, помог себе ногами, упершись еще в пару незаметных выступов, и оказался под самой крышей. Поднатужившись, он принял устойчивое положение, приподнял доски над головой и ему открылся тайник, расположенный под самым куполом колокольни. Убедившись, что спрятанное на месте, он, все же, решил его достать. Перехватив поудобнее брезентовый сверток, он спрыгнул вниз и сел на заранее приготовленную крошечную скамеечку. Положив сверток на колени, Зароков развернул грубую ткань.
На сером брезенте лежал ручной гранатомет, новенький, выкрашенный светло-зеленой краской и готовый к применению. Ветер донес до его слуха голоса с территории стройки: кто-то с кем-то вел ленивую беседу, из которой можно было вычленить лишь матерные словеса, часто и нелепо повторяемые. Еще – чуть дальше – раздавались глухие и тяжкие удары, будто били кувалдой по рельсе, глубоко загнанной в землю. Еще Зароков различил надсадный звук мотора контейнеровоза – он маневрировал где-то с правого бока Купола, дальше всего от церкви. Зароков вздохнул, поерзал на своей скамеечке, устраиваясь поудобнее, отодвинул чуть дальше патрубок гранатомета, касавшийся его ноги, и окунулся в думы.
В запас (за четыре года до происшествия)
Через год после того, как Зароков, наконец, перебрался из вечного своего общежития в отдельную, хоть и однокомнатную квартиру, появилась возможность выйти на долгожданную пенсию. Столько радости, да еще сразу, бывало у него не часто. Сначала он наслаждался покоем: блаженно сидел дома, читал и дышал воздухом на балкончике. И отвыкал от казармы, построений, караулов и общежития с пчелиным гулом голосов в коридоре. Универсама тогда в Невединске еще не было, поэтому за продуктами Зароков ходил в небольшой магазин неподалеку. Когда он наведывался туда по вечерам (чего терпеть не мог), то еще издали его уныло приветствовали аж две светящиеся вывески «продукты», укрепленные с обеих сторон от угла, причем в одной из них, висящей слева, традиционно не горели буквы «про», а в другой, той, что справа, «ду». Поэтому светящееся чудо «дукты-прокты», просуществовавшее без изменений целых полгода, стало главным и единственным названием магазина.
В доме из всех соседей он был знаком с капитаном Копейкиным, жившим этажом ниже, с которым служил в одной части и еще здоровался с девушкой, обладающей диковинным именем Василиса, обитавшей на одной с ним площадке. С Копейкиным, младше его на десять лет, они частенько собирались у Зарокова культурно «дерябнуть», поскольку жена капитана, Зинка, смотрела на это более чем отрицательно.
Дни и до его выхода на пенсию были одинаковы и серы, но если раньше вдали брезжила похожая на свет в конце тоннеля эта самая пенсия, то теперь, выйдя в отставку, Зароков не видел вдали ничего, ради чего стоило бы жить. И время, словно только и ждало этого его настроения, немедленно замедлило свой шаг, перейдя на усталое шарканье тапочек по полу, а иногда и вовсе останавливалось, и топталось вокруг него по паркету, и переминалось с ноги на ногу, и все никак не хотело двигаться дальше. И тогда, чтобы хоть как-то обмануть время, он стал выпивать. До этого он, впрочем, не числился трезвенником: иногда пил в охотку пиво, иногда вино (игнорируя дешевую бурду, бывшую в продмагах, ибо от нее у него случалась омерзительная и изматывающая изжога). Вино ему нравилось молдавское, но не то, что можно было найти в тех же магазинах, а другое – домашнее. Был у него в свое время сослуживец, молдаванин, он-то и баловал его настоящим домашним вином, получаемым с оказией время от времени из солнечной и бесшабашной советской республики. Еще Зароков уважал коньяк, но последнее время его в магазины Невединска что-то перестали завозить, а водку он не любил. Однако жизнь с выходом на пенсию началась настолько серая и унылая, что Зароков, желая хоть как-то унять тоску, по вечерам выпивал стопку-другую. Делал он это в одиночку, потому что выпить по-человечески было не с кем: Копейкин изредка вырывался из-под опеки своей Зинки, а больше у него более-менее хороших знакомых мужеского пола не имелось. Стыдился он своего одинокого выпивания недолго, начиная к этому привыкать. Но к счастью, продлилось это не долго.
Как-то раз Зароков возвращался по своей любимой деревенской улочке из «дуктов-проктов» с авоськой, где, помимо прочего, уже позвякивала купленная в винном на углу «Московская». Это было через неделю после того злосчастного случая, когда он был помят при очередном столкновении местных с «кирпичами» и теперь здесь можно было ходить спокойно, по меньшей мере, еще неделю. Настроение у него тогда было особенно мрачное, усугубляемое еще и наступившей необычайно рано осенью, которую он не выносил из-за неизбежной слякоти и мерзкого дождя. Немного подумав, он перешел через дорогу на ту сторону улицы, где стояли панельные коробки, и присел на скамеечку возле одного из подъездов. Окинув усталым взглядом верхушки яблонь и наличники в домах через дорогу, Зароков посмотрел в свою авоську, тяжело вздохнул и вынул «Московскую». Откупорив ее, он торопливо глотнул из горлышка, прикрыл крышкой и стал вдыхать сладковатый запах сжигаемых у кого-то на огороде листьев.
На улице появился старичок. Он поравнялся с Зароковым, свернул на дорожку подъезда и присел на другом конце скамейки. Был он одет в потертый старый костюмчик, висевший на нем мешком. Из-под пиджака, изрядно помятого, выглядывал теплый вязаный джемпер коричневого цвета и ворот клетчатой байковой рубашки. Возле правого лацкана пиджака топорщились тусклой мозаикой несколько орденских планок. Старичок был сед, но выглядел все еще крепким. «Принес его черт», – подумал про него Зароков, нерешительно вертя в руках бутылку. Пить при старичке, да еще из горлышка для него не представлялось возможным. Зарокову стало стыдно, но вместо того, чтобы убрать бутылку в авоську, он повернулся к старику и, протягивая ее, спросил: