Страница 17 из 18
– Здравствуйте друзья.
Осматриваюсь, людей не много, так что это нам. А парень продолжает:
– Вы у нас впервые, не так ли?
Инге поначалу головой вертела, по своему обыкновению, а тут не то засмущалась, не то ещё что, и шагнула назад, за меня. Вот ведь! Ну и кому тут всё интересно, скажите на милость?
– Меня зовут Кир. Я готов ответить на любые ваши вопросы. Считайте, что я ваш гид.
– Ну, Кир, нам просто стало интересно, что за люди поклоняются смерти и как живые это делают.
Парень кивнул с таким лицом, словно ему этот вопрос по десять раз на дню задают, но улыбался всё так же приветливо. Причём искренне улыбался. Ну, или актёр он хороший.
– Скажите…
– Тим, – представляюсь я. Вообще-то меня тут каждый знает, такую раму, как я, в секторе не заметить сложно, тем более, если ты занимаешься бизнесом, тем более, таким как сектанство.
– Скажите, Тим, вы действительно считаете, что Смерти есть хоть какое-то дело до нашего поклонения? Мы не поклоняемся Смерти, Тим, – парень улыбается, а я, честное слово, в ступоре. Как так? Если есть секта, то в ней должны поклоняться – ну, или истово верить. Плевать, перед кем и во что! Кто-то верит в Апокалипсис, кто-то покланяется волханской Айсауль, сексапильной героине сериалов, которая может лечить прикосновением и проникать в тайные мысли людей, направляя их и указывая путь. А эти…
– Ну, вы хотя бы верите в неё?
– Как и вы верите в солнце. Понимаете Тим, наша вера в Смерть – это не Вера в плане религиозном. Смерть есть, она существует, и отрицать это может только безумец.
– Тогда я не совсем понимаю… – я действительно не врубался. Сам-то я умеренно верующий, в смысле не фанатик, в церковь Трёх куполов. Они и набиты у меня на спине. Инге ночью долго татуху изучала, ладошкой по ней водила туда-сюда, словно ещё что разглядеть или вообще нащупать хотела. У неё-то рукава сложные, я так до конца и не разобрался, что там. Розы, змейки, ящерицы, ключи, какие-то узоры графичные – она их «веве» назвала. Красиво, но ничего непонятно.
– Мы уважаем Смерть. Мы считаем, что это пик, вершина жизненного пути человека. И от того, как предстанет человек перед Её прекрасным ликом, зависит то, что будет с ним потом.
– Жизнь после смерти?
– Да, а почему нет? Но мы скорее рассматриваем не вопрос непосредственно жизни после смерти, хотя считаем, что она есть. Мы имеем в виду именно процесс смерти, за которым следует новая жизнь. И вот то, каким будет этот процесс – а он весьма длителен, – зависит только от прожитой до него жизни.
– Что долгого в пуле, разносящей голову?
– Это только начальная фаза смерти, её физическая составляющая. Да и то, для стороннего наблюдателя.
Признаться, меня передёрнуло. О чем он говорил, я понимал. Умирал я дважды. По-настоящему умирал. Первый раз в той жизни, которую не помню. Это одно из немногих ярких впечатлений, за исключением сна. Что я помню? Пустоту, бездну. И укол. Вы не знаете, почему в «Последней Надежде» используют такой болезненный укол? Чтобы напомнить о принятом решении или дать отсчёт той самой стадии смерти?.. Какое у меня лицо? Нормальное лицо, и не надо за ствол хвататься, я не собираюсь вас убивать. В теории, для стороннего наблюдателя, всё происходит мгновенно. Укол – и вы отключаетесь, практически переставая дышать и потребляя минимум энергии. В теории и для стороннего наблюдателя, да…
Сначала я ощутил, как немеют кончики пальцев рук, потом покатил холодный пот. В один момент, когда я уже, казалось, окоченел, и мысли едва ворочались, мне стало трудно дышать, и я попробовал бороться. В это время сторонний наблюдатель видит попытку изогнуться. Скафандр позволяет это сделать, гася нежелательные последствия. Это происходит спустя полмгновения после укола, для стороннего наблюдателя… Или через вечность для того, кто захотел испытать на себе этот последний шанс. А потом… потом вы пытаетесь вдохнуть, но не можете, мозг посылает сигнал сердцу, а оно его не получает, вас начинает рвать на части, всё начинает гореть внутри, не то пытаясь согреть холодное, застывшее тело, не то собираясь его сжечь, мозг рвётся из этих оков, и вам давно уже плевать на знание того, что вы очнётесь, потому что это вечность… Знаете, сколько выживают после инъекции «Последней Надежды»? Верно, девяносто девять целых, девяносто девять сотых процента. А то, что только двадцать процентов, и то с большой натяжкой, остаются в здравом уме? С большой натяжкой, потому что даже у здоровых после такого нет-нет, да бывают срывы.
А второй раз был потом, когда очнулся. Я же был в боевом скафе, и как любой пехотинец, оставил последний глоток воздуха. Что? Так уже мало кто делает? В основном на Марсе? Не сомневаюсь даже. Рассказать, как это? Да легко. У вас от получаса до часа. Меньше оставлять глупо, больше нет смысла. У меня был час, это примерно от полутора до двух недель летаргии. И это тоже была смерть, причём ещё хуже той, первой, потому что повторять всегда страшнее. Бо́льшая часть парней, почувствовав первые контракции лёгких, просто открывают забрало – и всё. И знаете, я их не осуждаю. Почему не открыл? Не знаю, наверное, на принцип пошёл. Упрямый я, и как оказалось, умный…
Так что я прекрасно понимал, что говорит этот Кир: и про относительность смерти, и про путь к ней. Отступи я тогда, подними забрало, и мы бы тут не говорили с вами. Но это всё лирика. А вот то, что момент смерти для них важен, навело меня на кой-какие мысли, но я их додумать не успел, как Инге наконец-то вперёд вылезла:
– То есть вы считаете, что жизнь это всего лишь подготовка к смерти? Так, что ли?
– Да.
– И в чем она заключается?
– В том, чтобы достойно встретить Смерть. Идя на свидание, вы примете душ, причешетесь, наденете подобающую одежду. Почему здесь должно быть иначе? Смерть прекрасна, и тот, кто готов к Ней, испытывает от встречи восторг. У тех же, кто не готов, Она вызывает ужас.
– А это не вы, случаем, пальбу в сектах устраиваете? – спрашиваю, а сам руки за спину убираю: вдруг стрелять придётся? У меня-то ствол сзади, за поясом, на парне оружия вроде не видать, но кто его знает! Так что жду ответа, а сам каждое движение ловлю. Дрогни у него не так хоть один мускул, или реши я, что он врёт, стрелял бы. Не насмерть конечно, но – стрелял.
– Ну что вы. Самоубийство – это кощунство. Смерть приходит, когда считает нужным. Кто мы, чтобы торопить Её? – Кир покачал головой. – Если узнаете, кто эти стрелки, сообщите. Как я понимаю, сейчас все готовы заплатить за эту информацию, – он дождался моего кивка и добавил. – Мы не исключение. Но… боюсь, что это просто очередной психоз малолеток.
– Малолеток? – как-то напряжённо переспросила Инге. – А что, все, кто это устраивал – подростки?
– Да. Насколько нам известно, от шестнадцати до восемнадцати лет.
И тут Инге выдаёт, уверено так:
– Значит, их, скорее всего, кто-то направляет…
Тю. Тоже мне открытие, конечно кто-то направляет. Массовый, а минимум три случая стрельбы это массовость уже, психоз сам по себе не возникает. Так что точно кто-то управляет всем этим. Вот только мы долго думали, а она сходу брякнула, только услышав.
– А кто ещё попал под раздачу?
– Жрицы любви, Всадники, «Жёлтый дракон», – отвечает Кир. – Говорят, что ещё где-то стреляли, не знаю. У нас пока не было.
– Но ведь «Дракон» – не храм, – с каким-то сомнением говорит Инге. У неё вообще все эмоции на лице написаны, и ясно, что она про «Дракон» что-то такое знает… странное, – Выпадает из общей схемы.
– По-моему, им всё равно. Удивляюсь, почему они в магазинах этого не делают. Хотя… Нет, тогда их все Боссы искать станут. А так – жрицы отдельно, Всадники отдельно, «Кошка» отдельно.
Всё верно он говорит. Вы, наверное, не догоняете, но у нас на самом деле чёткие границы есть. Боссы не лезут в «духовные» дела сект, а секты не лезут в дела боссов. Ну да, секты своих адептов пощипывают, но меру знают. Что? Дин? Так мистер Харт потому и не наезжал на жриц, что даже подними Дин им плату, всё одно это не сказалось бы на «налогах». Разве что прибыль самого клуба была бы меньше. Дин на принцип пошёл, мистер Харт его всего лишь поддержал, поэтому и в разборки Дина со жрицами не полез. И не полезет.