Страница 14 из 93
С другой стороны, нужно было обеспечивать подлинную безопасность страны, оберегать ее государственные и военные тайны, проникать в замыслы враждебных держав, выявлять настоящих шпионов и диверсантов.
Люди, которые честно и добросовестно занимались этой трудной, необходимой любому государству работой, зачастую сидели в соседних кабинетах с мастаками лепить фальсифицированные дела, костоломами и палачами. И те и другие назывались чекистами, носили одинаковые фуражки с голубым верхом, сидели рядом на партийных собраниях и ведомственных совещаниях, иногда даже вместе получали ордена из рук одного и того же благодушного старичка в очках, с козлиной бородкой и такими же наклонностями.
Случалось, увы, и нередко, еще более сложное переплетение добра и зла в одном и том же человеке, палаче и жертве в одном лице... Такие люди были в числе будущих непосредственных руководителей и Николая Кузнецова, с ними читателю еще предстоит встретиться.
Предложение работать в негласном штате ОГПУ Николай принял вполне в духе того времени, в силу своего глубокого патриотизма, комсомольского энтузиазма, всех достоинств и недостатков тогдашнего мировоззрения, наконец, юношеского романтизма. Следует учитывать и то, что тогда, в конце двадцатых - начале тридцатых годов, мало кто мог предвидеть наступление и размах "большого террора" (тем более в глухой провинции), широкие круги населения еще доверяли чекистам, направление на работу в ОГПУ воспринималось за честь и доверие, оказываемые далеко не каждому партийцу, тем более комсомольцу. И Кузнецов не был, да и не мог быть исключением. Не принять предложения он, активный комсомолец и патриот, просто не мог. И ни один "правдолюб" нынешнего разлива ни сегодня, ни завтра не вправе упрекнуть его за это. Как не вправе никто кинуть камень в адрес Артузова, Берзин, Зорге, Маневича, Короткова, Зарубина, Абеля (Фишера), борцов с нацизмом из "Красной капеллы".
В окружном отделе ОГПУ Коми-Пермяцкого автономного национального округа 10 июня 1932 года Кузнецову присвоили кодовый псевдоним "Кулик", в Свердловске в 1934 году он стал "Ученым" и, наконец, в 1937 году "Колонистом". Последний в будущем послужил основанием для рождения еще одного мифа. Некоторые авторы, когда этот псевдоним был обнародован, не мудрствуя лукаво, стали утверждать, что Кузнецов, дескать, вырос в немецкой колонии, поэтому-то так хорошо знал немецкий язык.
Нетрудно догадаться, что места работы, иногда фиктивные, Кузнецов не всегда выбирал по собственному усмотрению - в этом ему помогали местные контрразведчики, при их же содействии ему дали хоть и скромное, но весьма желанное собственное жилье. Кое-какие факты его биографии потребовалось прикрыть или изменить - поэтому при официальном зачислении на работу в карточках по учету кадров он писал в соответствующих графах, что иностранным языком не владеет, что от действительной службы в Красной Армии освобожден по болезни1, военноучетная специальность нестроевая и т.п. По этой же причине при случайных встречах со старыми знакомыми ему приходилось рассказывать о себе вещи, не соответствующие действительности. Впоследствии это вводило в заблуждение многих биографов Кузнецова, в том числе и автора.
В одной из характеристик еще свердловского периода отмечалось: "Находчив и сообразителен, обладает исключительной способностью завязывать необходимые знакомства и быстро ориентироваться в обстановке. Обладает хорошей памятью".
Забегая вперед, можно отметить, что эти качества "Кулика", "Ученого" и "Колониста" особо ярко проявились, когда Кузнецов работал в Ровно в обличье немецкого офицера.
...Как уже было сказано ранее, в январе 1936 года Кузнецов уволился из конструкторского отдела Уралмаша. С той поры он больше никогда и нигде, ни в Свердловске, ни в Москве, не работал, а только выполнял задания органов государственной безопасности в качестве спецагента, а также агента-маршрутника.
Между тем уже начиналась кровавая полоса, вошедшая в историю страны под названием "ежовщина", - полоса массовых репрессий, обескровивших все слои советского общества, хотя началась она еще при предшественнике Н.И. Ежова на посту наркома НКВД - Г.Г. Ягоде.
Поначалу аресты носили выборочный, так сказать пристрелочный характер. Позднее тяжелейший удар обрушился на партийное, советское хозяйственное руководство столицы Урала. Круги террора расходились все шире и шире, захватывая работников уже среднего и низового звена, рядовых рабочих и специалистов, в том числе иностранных.
В числе прочих были арестованы и расстреляны первый секретарь обкома ВКП(б) Иван Кабаков, в прошлом тульский рабочий, знаменитый директор Уралмаша, герой гражданской войны Леонид Владимиров и его жена Евгения, за несколько дней до этого получившая в Кремле орден Ленина, первый секретарь Орджоникидзевского райкома партии (в этот район входил Уралмаш) Леопольд Авербах, в недавнем прошлом руководитель пресловутого РААПа. На этом посту Авербах, сам третьеразрядный литературный критик, нанес неисчислимый вред советской литературе, но расстреляли его конечно не за это, а потому главным образом, что приходился шурином бывшему наркому НКВД Генриху Ягоде (тот был женат на его сестре Иде. Мать Леопольда и Иды Софья Михайловна Авербах была родной сестрой покойного председателя ВЦИК и секретаря ЦК партии Якова Свердлова).
Ставленники нового наркома, полусумасшедшего алкоголика и кровавого карлика Николая Ежова, повсеместно вырубали чекистский аппарат, уничтожая не только "людей Ягоды", но и опытных, объективно честных профессионалов. Им на смену приходили новые сотрудники, направленные из партии и комсомола, как правило, воспитанные уже не в духе преданности коммунистической идее (как ни оценивай мы ее сегодня), а лично Сталину, готовые из карьерных побуждений на все - вплоть до разрешенных уже официально Центральным комитетом ВКП(б) в лице его генсека Сталина "мер физического воздействия", а попросту избиения и пыток подследственных.
Волна репрессий не обошла стороной и Николая Кузнецова. Он тоже был арестован. Справедливости ради отметим, что он действительно по неопытности и горячности допустил в работе ошибки, которые признал и о которых искренне сожалел. Но никакого преступного умысла в его действиях не было и в помине, а между тем ему едва не вменили жуткую "пятьдесят восьмую", контрреволюционную, расстрельную статью...
В подвалах внутренней тюрьмы Свердловского управления НКВД Кузнецов провел несколько месяцев. По счастью, нашлись люди, сумевшие, быть может рискуя собственным положением, добиться его освобождения. Много позже Кузнецов случайно встретил в Свердловске друга юности Федю Белоусова, которого не видел с тех пор, как покинул Талицу. Николай рассказал ему, что в заключении прошел через жуткие испытания, у него даже выпали волосы на голове.
Вакханалия необоснованных арестов между тем набирала силу, а жизнь, странная жизнь в двух пространствах, продолжалась. Кто-то в подвалах всесоюзной Лубянки выколачивал из несчастных ложные показания и оговоры о мифических заговорах, вредительстве, актах террора, а кто-то, быть может за соседней дверью, обязан был скрепя сердце, понимая, что в любой момент могут прийти и за ним, обеспечивать настоящую безопасность страны. Оборонная промышленность Большого Урала по мощности и разнообразию производимой военной техники и боеприпасов не имела себе равных, и ее требовалось оберегать специфическими методами контрразведки.
Наряду с другими сотрудниками, порой чудом уцелевшими в ежовской мясорубке, добросовестно и честно выполнял этот свой долг и Николай Кузнецов.
И тут Николаю повезло еще раз: судьба свела его с хорошим человеком, недавно приехавшим из Москвы новым наркомом НКВД Коми АССР Михаилом Ивановичем Журавлевым.
Перед направлением в Сыктывкар Журавлева вызвали к большому начальству и поручили, в частности, навести порядок в заготовках на Северном Урале и прилегающих территориях леса (тогда еще не было здесь на лесоповале многих десятков тысяч узников ГУЛАГа). Дела этого Журавлев, в прошлом ленинградский заводчанин и партийный работник, разумеется, не знал, а руководить одними "вливаниями" не умел и не хотел. Ему нужен был помощник, квалифицированный специалист в области лесного хозяйства. В качестве такового в поле его зрения попал Николай Кузнецов.