Трущебные люди (рассказы)

Нет, вы мне имя-отчество скажите...

Нет, барин, зовите Капказский, как и все!

Не хочу я вас так называть, скажите настоящее имя...

Был у меня на Капказе, в полку, юнкарь, молоддец, словно и вы, звал он меня "Григорьич", зовите|И вы, если уж вам угодно.

А вы, Григорьич, кавказец?

Да, Тенгинского полка...

Так и я Тенгинского, юнкером служил в нем.

Эх, барин мой родной, где нам пришлось свидеться!.. Слезы градом полились у обоих горемык, родных по оружию. Крепко они обнялись и заплакали...

Милый мой барин, где нам пришлось встретиться!..-- всхлипывая, говорил кавказец.

Чего вы там, черти, дьяволы, спать не даете! -- послышался чей-то глухой голос из угла...

Кавказский оправился, встал и пошел на свое место.

До завтра, барин, спите спокойно! -- на пути вы говорил он.

Прощай, Григорьич, спасибо, дядька! -- отвечал Луговский и навзничь упал на грязный пол.

Измученный бессонными ночами, проведенными на улицах, скоро он заснул, вытянувшись во весь рост. Такой роскоши -- вытянуться всем телом, в тепле -он давно не испытывал. Если он и спал раньше, то где-нибудь сидя в углу трактира или грязной харчевни, скорчившись в три погибели...

А уснуть, вытянувшись во весь рост, после долгой бессонницы -блаженство.

III

В соседней с заводом церкви ударили к заутрене. В казарму, где спали рабочие, вошел ночной сторож, ходивший в продолжение ночи по двору, и сильно застучал в деревянную колотушку.

-- Подымайтесь на работу, ребятишки, подымайсь! -- нараспев прикрикивал он.

-- Эй, каторга -- жисть. Господи, а-а-а!..-- раздался в ответ в углу чей-то сонный голос.

Во имя отца и сына и святого духа,-- забормотали в другом.

На работу, ребятишки, на работу! --еще усилил голос сторож.

Чего ты, осовелый черт, дармоед копейкинский, орешь тут, словно на панифиде?--вскочив с полу, зыкнул на него Пашка, прозванный за рост и силу атаманом.

Встал, так и не буду, и уйду, чего ругаешься,--испуганно проворчал сторож и начал спускаться вниз

Паша, а фискал-то тебя боится, науку, значит, еще не забыл,-- сказал Пашке один из рабочих подо бострастно заискивающим голосом.

Вставать в кубочную, живо! -- скомандовал Пашка, и вся эта разношерстная ватага, зевая, потягиваясь, крестясь и ругаясь, начала подниматься. В углу средних нар заколыхалась какая-то груда разноцветных лохмотьев, и из-под нее показалась совершенно лысая голова и заспанное, опухшее, желтое, как шафран, лицо с клочком седых волос вместо бороды.

Вставайте, братцы, пора, сам плешивый козел из помойной ямы вылезает,-указывая на лысого, продолжал Пашка. Многие захохотали: "козел" отвернулся в угол, промычал какое-то ругательство и начал бормотать молитву.

Понемногу все поднялися поодиночке один за другим, спустились вниз, умывались из ведра, набирая в рот воды и разливая по полу, "чтобы в одном месте не мочить", и, подымаясь наверх, утирали лица кто грязной рубашкой, кто полой кафтана...

Некоторые пошли прямо из кухни в кубочную, отстоявшую довольно далеко на дворе.

Разбуженный Кавказским, Луговский тоже умылся и вместе с ним отправился на работу.

На дворе была темь, метель так и злилась, крупными сырыми хлопьями залепляя глаза.

Некоторые кубочники бежали в одних рубахах и опорках.

Холодно, дядька! -- шагая по снегу и стуча зубами от холода, молвил Луговский.

Сейчас, барин, согреемся. Вот и кубочная наша,--показывая на низкое каменное здание с освещенными окнами, ответил дядька.

Они вошли сначала в сени, потом в страшно жаркую, наполненную сухим жгучим воздухом комнату.

Ух, жарища! -- сказал кавказцу Луговский.

Тепло, потому клейкие кубики есть, они жар любят,-- ответил тот.

Луговский окинул взглядом помещение; око все было занято рядом полок, выдвижных, сделанных из холста, натянутого на деревянные рамы, и вделанных, одна под другой, в деревянные стойки. На этих рамах сушился "товар". Перед каждыми тремя рамами стоял неглубокий ящик на ножках в вышину стола; в ящике лежали белые круглые большие овалы.

А вот и кубики. Их мы сейчас резать будем!--показал на столы кавказец и подал Луговскому нож особого устройства, напоминающий отчасти плотни ческий инструмент "скобель", только с длинной ручкой посредине.

Это нож, им надо резать кубик мелко-намелко чтоб ковалков не было. Потом кубики изрежем -- разложим их на рамы, ссыпем другие и сложим. А теперь снимайте с себя платье и рубашку, а то жарко будет.

Луговский снял рубашку. Кавказец окинул его взглядом и, любуясь могучим сложением Луговского, улыбнулся:

-- Ну, барин, вы настоящий кавказец, вам с вашими руками можно пять кубиков срезать!

Луговский действительно был сложен замечательно: широкие могучие плечи, высокая, сильно развитая грудь и руки с рельефными мускулами, твердыми, как веревки, показывали большую силу.

Он начал резать кубик. Мигом закипело дело в его руках, и пока кавказец, обливаясь потом, тяжело дыша, дорезывал первый кубик, Луговский уже докончил второй. Пот лил с него ручьем. Длинные волосы прилипли к высокому лбу. Ладонь правой руки раскраснелась, и в ней чувствовалась острая боль -- предвестник мозолей.

Ай-да барин, наше дело пойдет! -- удивился Кавказский, смотря на мелко изрезанные кубики.

Хорошо?

Лучше не треба! Теперь раскладывайте его на рамки, вот так, а потом эти рамки в станки сушить вставим.

Сделано было и это. На дворе рассвело...

--- Теперь вот извольте взять эту тряпицу и завяжите ей себе рот как я, чтобы пыль при ссыпке не попала. Вредно.--Кавказский подал Луговскому тряпку, а Другой завязал себе нижнюю часть лица. Луговский сделал то же. Они начали вдвоем снимать рамки и высыпать "товар" на столы. В каждой раме было не менее полпуда, всех рамок для кубика было десять. При ссыпке белая свинцовая пыль наполнила всю комнатуЗатем кубики были смочены "в препорцию водицей", как выражался Кавказский, и сложены. Работа окончена. Луговский и Кавказский омылись в чанах с водой, стоявших в кубочной, и возвратились в казарму, где уже начали собираться рабочие. Было девять часов. До одиннадцати рабочие лежали на нарах, играли в карты, разговаривали. В одиннадцать -- обед, после обеда до четырех опять лежали, в четыре -- в кубочную до шести, а там -- ужин и спать...