Страница 13 из 14
В норковой шубе, в норковой же круглой шапке, в дорогих замшевых сапогах Римма смотрелась очень внушительно. Любка, несмотря что подруга, взирала с завистью. Другие пережить не могли. А Римма себя не стесняла. Она получала тут чепуху, даже не снимала с карточки. Зато получал муж – и в этом была ее сила.
– Валеру не будешь ждать? – спросила с улыбкой Любка.
Знала, что не будет, но улыбкой давала понять, что ничего страшного не произошло, перемелется.
Римма нахмурилась в ответ – не тянуло ее улыбаться. И из-за Валеры, и Любка неожиданно расстроила со своим Вовчиком. Как предала, что ли. Еще одна.
– Сам дорогу знает, – сухо ответила она.
Любка кивнула.
– Ну да.
Римма хотела выйти через заднюю дверь, ту, что была возле кабинета начальника. Но решила выходить через переднюю – пусть видит. Спустилась вниз, прошла мимо дежурки – и вдоль котлов устремилась к двери. Знала, что Костик увидит ее и доложит Валере. Она не ждала, что Валера побежит следом. Не в его привычках. Но пусть знает, что она уходит, не дожидаясь его. Это четкое послание, и он прочтет его верно.
И сделает выводы.
Пусть только не сделает!
Открыв дверь и пропищав напоследок зуммером, Римма вышла в ночь.
Одна.
Редко ей приходилось возвращаться с работы одной. По пальцам можно пересчитать. А вот так, зимой, ночью – никогда. Но просить же не будешь: проводи. Какое! Это после случившегося? Щас.
И Римма смело двинулась вперед.
Через территорию комбината пробиралась медленно. Под ногами мерзлые бугры, обломки кирпичей, снежные заносы, огрызки льда, растертые машинами. Дорога называется! Пока до проходной доберешься – от сапог одни махры останутся. Освещение скудное, приходилось подсвечивать себе фонариком. Здесь все с фонариками ходили, привыкли.
Пройдя через проходную, пошла быстрее. Думала, по асфальту, но по асфальту – лишние полкилометра. И ветер в лицо – вот что остановило. Пошла, как ходили обычно: напрямую, через деревню.
И быстро раскаялась.
Идти через деревню было откровенно страшно. Римма даже не ожидала, что ей будет так не по себе. Громадная фигура Валеры, вечно бредущая следом за ней, настолько внушила ей мысль о безопасности дороги, что она как-то этой дороги и не замечала.
Теперь же шла и боялась, как маленькая девочка.
Боялась всего.
Переулков. Узких, черных, как норы, откуда мог вывалиться, кто угодно.
Кустов. Они шевелились под ветром. И казалось, что кто-то таится в них, и лезет навстречу, раздвигая сучья нетерпеливыми, крючковатыми пальцами.
Машин. Редких, но оттого еще более опасных. А что они ездят по ночи, когда все нормальные люди давно дома сидят? Ясно, кто ездит…
Собак. Те хрипло лаяли на нее из-за заборов, передавая друг другу по цепочке. А что, если выскочит которая? И шубу порвет, и все другое. Ужас!
И когда впереди вдруг показались два шатающихся собачьих силуэта, Римма застыла на месте. Все. Конец.
Собаки шли прямо на нее, опуская головы то выше, то ниже – будто подкрадываясь к добыче. Это были, скорее всего, обычные деревенские барбосы, но в этой ночи, в безлюдье и зловещем завывании ветра они показались Римме настоящими людоедами – чистые звери.
Она остановилась. Они неуклонно, беззвучно приближались, то низко припадая к земле, то резко вскидывая головы, вырастая до устрашающих размеров. От темноты оба казались черными, как смоль, и от этого еще более звероподобными.
Цепенея от страха, Римма оглянулась.
Никого.
Тогда она направила на них фонарик – прямо в морды. Может, отпугнет?
Фонарик высветил глаза, блеснувшие ртутной зеленью, узловатые лапы – но никак не остановил их приближение.
И Римма, оледенев от ужаса, использовала свое самое грозное оружие, о котором она в страхе совсем позабыла. Но страх же ей о нем и напомнил.
– Пошли вон! – вдруг гаркнула она, когда первый пес, забирая вправо, намеревался пробежать между ней и забором или заскочить в тыл, как ей показалось.
Крик был такой силы, что собаки рванули в разные стороны, и одна даже взвизгнула, – несчастная.
Путь был свободен.
Одержав столь легкую победу и чувствуя небольшие угрызения совести – напугала бедных псин, а они, поди, голодные, замерзли совсем, – Римма дальше уже пошла спокойнее.
Но шла и проклинала Валеру.
Все по его вине! Идет тут одна, мучается. Пьяницы, бандиты со всех сторон. Темень. Собаки вот лезут… Едва шубу не порвали. Бросил ее. А ей отбивайся. Вон, ноги еще трясутся. Ему что, он такой бугай, топает себе и топает, кто на него полезет, он сам кого хочешь напугает, а она иди и бойся, кто его знает, кто еще в этой темноте встретится. Бессовестный! На соли бросил, здесь бросил, скот, только просить умеет, а вот как с ней поступает…
Пройдя почти всю деревню – пролетев, – Римма увидела радугу огней над железнодорожной станцией и успокоилась. Пошла уже медленнее, легче. Посматривала на дома за заборами, темные, в земле плотно осевшие, на светящиеся в них окна, желтые, голубые, розовые, на голые деревья в садах, будто обнявшиеся скрюченными ветками, чтобы согреться, и думала, постоянно думала.
Глава пятая
Через пути Римма ходила обычно по низу, напрямую. Но сегодня дорогу загородил товарный состав, вставший без движения на первом пути, и она пошла через переходной мост.
На мосту людей сбивало к перилам, как рыбу в сети. Римма придерживала рукой шапку – сорвет, поминай как звали. Через шубу, через два свитера, через теплое белье так прохватывало – отнимались внутренности. Ветер гулял по путям, как по реке, ничто его не сдерживало. Да еще мороз за тридцать – когда эти морозы кончатся? И где та оттепель, о которой говорил Павел? Хорошо, дом рядом. Почти дошла.
Внизу было чуть тише. На остановке безлюдно – всех кого куда загнало. Обросший ледяной шкурой, стоял автобус боком к ветру, как бык. Вокруг него сгрудились маршрутки, пускали густо дым – грелись.
Римма зашла в магазин. Перевести дух от ветра, и купить Тишке вкусненького. Прошлый раз купила ветчины – не стал, паразит, есть. Понюхал, мордой покрутил – и не стал. А ветчина хорошая была, дорогая. Разбаловался страх. Она уже и не знала, чем ему угодить.
Выбрала паштет с гусиной печенкой. Он гусиную печенку любил, может, понравится. Но может и заартачиться, забраковать. На него находит. Ест что-то, ест – потом как отрезало. Что только он не перепробовал! Какие только деликатесы ему Римма не переносила! Измучилась вся. Что когда-то, как все нормальные коты, консервы всякие ел, корма, про то давно забыла. Он себя и котом-то не чувствовал, чтобы есть котиное. Ну да! Он был не меньше человека, а Римма подозревала, что и больше. Муж над ней издевался, а она знала – мужу до кота далеко. О, как далеко…
Вышла из магазина и совсем уже неторопливо, не боясь ни ветра, ни мороза, ни чего-либо еще, пошла домой. Благо дом – вот он, отсюда виден.
Дом был четырехэтажный рослый красавец. Римма любила его – обожала. Что от путей недалеко, поезда грохочут, свистки воют, диспетчеры переговариваются – мелочь. Привыкла давно. Только спится крепче под этот шум. А дом хороший. Комнаты просторные, потолки – три с половиной метра. Хоромы. Ее личные трехкомнатные хоромы. С кладовкой, балконом, кухней в десять метров и подвалом внизу. Когда двадцать лет назад Толику дали эту квартиру, Римма долго не могла поверить, что бывает настоящее счастье на свете. Может быть, тогда с ней и случилось это – вера в странное. В необъяснимое. А как было не поверить? После тесноты и непроглядности вдруг оказаться на чём-то вроде облака, квартира была на верхнем, четвертом этаже. И с этого облака глядеть вниз, и земли, тяжкой, душной, не чуять, и думать – не может быть! Потому что не может быть.
До сих пор это чувство ее не покидало.
Но сейчас она думала о другом.
Валера.
Римма поднялась наверх, почувствовав на последнем пролете, что слегка задохнулась. Все-таки вымотала ее эта соль. И через деревню неслась, как бешеная. Собаки еще… Надо себя беречь, а то так и до врача недалеко.