Страница 18 из 20
Глава вторая
Мировая революция
– Впрочем, – добавил он [Бухарин], – я думаю, что мы вступили в период революции, которая может продолжаться лет пятьсот, до тех пор, пока революция не восторжествует во всей Европе и вообще в мире.
Как ужасно читать поэму Шелли (не говоря уже о песнях египетских крестьян трехтысячелетней давности), осуждающую угнетение и эксплуатацию. Наверное, их будут читать и в будущем, когда все еще сохранятся угнетение и эксплуатация, и люди скажут: “Еще в те дни…”
Вслед за французской революцией в Европе произошла русская революция, и это еще раз напомнило миру, что даже самый могущественный из захватчиков может быть побежден, если судьба отечества находится в руках бедноты, пролетариата, рабочих людей.
Порождением войны двадцатого века стала революция, в частности – русская революция 1917 года, создавшая Советский Союз, который в результате второго этапа тридцатиоднолетней войны превратился в супердержаву, а в более общем смысле – революция как общемировая константа в истории двадцатого столетия. Сама по себе война необязательно приводит к кризису, распаду и революции в воюющих государствах. В действительности до 1914 года наблюдалась как раз противоположная практика, во всяком случае в отношении прочных режимов, не испытывавших проблем с легитимностью власти. Наполеон I горько жаловался, что австрийский император мог благополучно властвовать, проиграв сотню сражений, а король Пруссии – пережив военную катастрофу и потеряв половину своих земель, в то время как сам он, дитя французской революции, оказался бы под угрозой после первого поражения. Но в двадцатом веке влияние мировых войн на государства и народы стало столь огромным и беспрецедентным, что их прочность испытывалась до предела и с большой вероятностью – до точки разрушения. Только США вышли из мировых войн почти такими же, как вступали в них, разве что став еще сильнее. Для всех остальных государств окончание войны означало серьезные потрясения.
Казалось очевидным, что прежний мир обречен. Старое общество, старая экономика, старые политические системы, как говорят китайцы, “утратили благословение небес”. Человечеству нужна была альтернатива. К 1914 году она уже существовала. Социалистические партии, опираясь на поддержку растущего рабочего класса своих стран и вдохновленные верой в историческую неизбежность его победы, олицетворяли эту альтернативу в большинстве стран Европы (Век империи, глава 5). Казалось, нужен лишь сигнал, и народ поднимется, чтобы заменить капитализм социализмом и таким образом трансформировать бессмысленные страдания мировой войны в нечто более позитивное: кровавые муки и конвульсии рождения нового мира. Русская революция, или, точнее, большевистская революция, в октябре 1917 года была воспринята миром как такой сигнал. Поэтому для двадцатого столетия она стала столь же важным явлением, как французская революция 1789 года для девятнадцатого века. Неслучайно история двадцатого века, являющаяся предметом исследования этой книги, фактически совпадает со временем жизни государства, рожденного Октябрьской революцией.
Однако Октябрьская революция имела гораздо более глобальные последствия, чем ее предшественница. Хотя идеи французской революции, как уже известно, пережили большевизм, практические последствия октября 1917 года оказались гораздо более значительными и долгосрочными, чем последствия событий 1789 года. Октябрьская революция создала самое грозное организованное революционное движение в современной истории. Его мировая экспансия не имела себе равных со времен завоеваний ислама в первый век его существования. Прошло всего лишь тридцать или сорок лет после прибытия Ленина на Финляндский вокзал в Петрограде, а около трети человечества оказались живущими при режимах, прямо заимствованных из “Десяти дней, которые потрясли мир” (Reed, 1919), под руководством ленинской организационной модели – коммунистической партии. После второй волны революций, возникших на заключительной стадии длительной мировой войны 1914–1945 годов, большинство охваченных ими стран пошло по пути СССР. Предметом настоящей главы является именно эта двухступенчатая революция, хотя сначала мы рассмотрим первую, определяющую революцию 1917 года и тот особый отпечаток, который она наложила на своих последователей.
Влияние, оказанное ею, было поистине огромно.
I
Значительную часть “короткого двадцатого века” советский коммунизм претендовал на то, чтобы стать альтернативной капитализму, более прогрессивной системой, исторически призванной одержать над ним победу, поскольку большую часть этого периода даже многие из тех, кто отвергал притязания коммунизма на превосходство, были уверены, что он победит. За одним существенным исключением – периода 1933–1945 годов (см. главу 5), международную политику всего “короткого двадцатого века”, начиная с Октябрьской революции, легче всего расценивать как извечную борьбу сил старого порядка против социальной революции, победу которой напрямую связывали с судьбой Советского Союза и международного коммунизма.
Но чем дальше, тем менее реалистичным становилось подобное представление о мировой политике как о дуэли двух конкурирующих социальных систем (каждая из которых после 1945 года объединилась вокруг сверхдержавы, обладавшей оружием массового поражения). К 1980‐м годам это имело не больше отношения к международной политике, чем крестовые походы. Тем не менее можно понять, откуда возникло такое представление. Вспомним, что с еще большей убежденностью, чем даже французская революция в якобинский период, Октябрьская революция считала себя не столько национальным, сколько всемирным явлением. Она совершалась не для того, чтобы принести свободу и социализм в Россию, но чтобы положить начало мировой пролетарской революции. Для Ленина и его товарищей победа большевизма в России являлась прежде всего сражением в борьбе за победу большевизма в более широком мировом масштабе и лишь в этом случае имела смысл.
То, что царская Россия созрела для революции, вполне ее заслуживала и что эта революция, несомненно, свергнет царизм, признавалось всеми здравомыслящими наблюдателями в мире начиная с 1870‐х годов (см. Век империи, главу 12). После 1905–1906 годов, когда царизм был фактически поставлен революцией на колени, никто по большому счету в этом не сомневался. Некоторые историки утверждают, что, если бы не катастрофа Первой мировой войны и большевистской революции, царская Россия превратилась бы в процветающее либерально-капиталистическое индустриальное государство и что она была уже на пути к нему, однако потребуется микроскоп, чтобы обнаружить предпосылки этого до 1914 года. В действительности нерешительный и непрочный царский режим, едва оправившись от революции 1905 года, снова оказался перед лицом растущей волны социального недовольства. Несмотря на преданность армии, полиции и государственного аппарата, в последние месяцы перед началом войны казалось, что страна вновь находится на грани революции. Однако, как и во многих воевавших государствах, массовый энтузиазм и патриотизм в начале войны разрядили политическую ситуацию (в случае России ненадолго). К 1915 году проблемы царского правительства опять казались непреодолимыми, так что революция, произошедшая в марте 1917 года, вовсе не стала неожиданностью[7]. Она опрокинула русскую монархию и была встречена с радостью всем западным политическим миром, кроме самых закоренелых традиционалистов-реакционеров.
7
Поскольку Россия все еще использовала юлианский календарь, на тринадцать дней отстававший от григорианского, принятого в остальном христианском и западном мире, Февральская революция на самом деле произошла в марте, а Октябрьская – 7 ноября. Именно Октябрьская революция реформировала русский календарь, как она реформировала и русскую орфографию, продемонстрировав глубину своего влияния. Хорошо известно, что даже подобные незначительные изменения обычно требуют социально-политических потрясений. Так, самым долгосрочным последствием французской революции мирового масштаба явилось введение метрической системы мер.