2039

– Не было, – подтвердил он. – Что на это скажете?

Я хотел ответить ссылкой на известную работу Сталина насчет нарастающего сопротивления темных сил по мере приближения к коммунизму, но подумал, что Краснокутский шутки не примет, очень серьезен и настроен почти враждебно, ситуацию разрядить не возжелает.

– Сейчас, – ответил я тем же спокойным голосом, хотя внутри начало нарастать тягостное чувство, – многое происходит впервые. Мир ускорился, события сжимаются. Ориентироваться очень трудно. Но, как я понимаю, если вы возглавили в правительстве комитет по правам человека, то мы на одной стороне?

Он коротко усмехнулся.

– Я в сложной ситуации. Вы помните, король Генрих Второй назначил своего лучшего друга и советника Бекета на должность кентерберийского архиепископа, рассчитывая получить власть и над церковью? Бекет не хотел этой должности, но подчинился королю и стал вникать в церковные дела…

Он умолк и взглянул на меня с вопросом в глазах. Я кивнул, и он продолжил:

– Но ситуация складывалась так, что церковь нуждалась в защите от короля. В конце концов все привело к разрыву дружбы и столкновению с королем. Надеюсь, вы поступите благоразумнее Бекета… хотя, если честно, я вообще-то на его стороне. Но сейчас ситуация хоть и похожа, но иная.

Он чуть развел руками, но не в простонародном жесте, когда видна вся ширь натуры, а сдержанно, лишь обозначив движение.

– Потому мы и решили обратиться к вам. В отличие от неповоротливого правительства с его раздутым бюрократическим аппаратом мы работаем быстро и сразу понимаем суть перемен.

– Мы, – повторил я, сразу хватаясь за нужное слово, – это уже не комитет по защите прав человека?

Он чуть раздвинул губы в поощряющей улыбке.

– Тоже комитет по защите населения, но уже другой. С точки зрения власти он полулегален, но и нелегальным его назвать нельзя, так как представляет едва ли не треть населения России!.. А то и больше, две трети просто молчат и выжидают.

– Сложное положение, – согласился я. – Чаю, кофе?

Он ответил так же бесстрастно, но раздвинул губы в легкой улыбке:

– Кофе, если можно.

Я мысленно отдал приказ, для таких простых не нужно даже сосредотачиваться, сообщил:

– Сорок секунд.

Он кивнул, сказал тем же ровным голосом:

– Простой народ все больше раздражает проникновение видеокамер в быт. Они фиксируют каждый наш шаг, с чем многие так и не смирились. Вы знаете о массовых актах вандализма со стороны возмущенных народных масс, а сейчас правительство готовится принять закон об обязательной люстрации мыслей!

– Только для поступающих на государственную службу, – уточнил я снова. – И в стратегические войска. Все-таки стоит знать, что за человек отвечает за пуск ядерных ракет.

Он чуть повысил голос:

– Но содержится рекомендация расширить перечень! А это явное нарушение прав…

– Знаю, – подтвердил я. – Но расширить только для силовых структур городской полиции, учебных заведений…

– И даже дошкольных!

– До них руки дойдут не сразу, – ответил я успокаивающе. – Но вы правы, когда-то все придет к тотальному контролю. Хотя что плохого, если даже при отборе воспитателей в детский садик сразу отсеивать потенциальных садистов и педофилов? Не потом, а заранее?

Он сказал с нарастающим раздражением:

– Гарольд Анатольевич, вы же понимаете, это только песчинка!.. Тоталитарное господство растет стремительно, народ против нарушения личного пространства и приватности…

Я успел понять по его лицу, что сейчас закатит хорошо поставленным голосом лекцию насчет ужасов тоталитарного господства, поспешно сказал с подчеркнутым сочувствием:

– Всеволод Роландович, я полностью разделяю ваше негодование… Я еще тот конформист, однако же, если посмотреть по сторонам, сильно ли чувствуем засилье, простите за тавтологию, силовых структур?..

Он возразил с тем же негодованием:

– До поры до времени!

– Пока не совершим чего-то противозаконного? – уточнил я. – Я вот уверен, что для меня что есть этот тоталитарный контроль, что нет вовсе. Мне и раньше не нравилось, когда в социальных сетях кто-то прятался под ником, а вместо своего фото выставлял на аватару кошечку или попугайчика. Это вообще гадко!.. Я таких изначально не принимал во френды и, когда запретили выходить в сеть анонимно, только одобрил этот «драконовский и бесчеловечный запрет». Нефиг срать под никами, а при встрече улыбаться и говорить комплименты!

Дверь распахнулась, в кабинет вошла Диана с подносом в обеих руках, светски улыбнулась.

Краснокутский вскочил, поклонился и стоял, пока она переставляла на стол чашки и большую расписную под старину тарелку со сдобным печеньем, рекомендованным Всемирной Ассоциацией Диетологов.

– Приятного аппетита, – почти пропела Диана таким милым голосом, что в моем мохнатом сердце закопошилось нечто древнее и хтоническое, таинственно улыбнулась гостю и скромно вышла, не двигая ягодицами и как бы по-тургеневски стараясь не привлекать к себе внимания.

Краснокутский опустился в кресло, сразу сказал строго:

– Сейчас другое дело. Люди боятся раскрывать личные данные.

Я взял свою чашку, настоящей старинной работы, а не под старину, он должен оценить, что не рвусь в будущее, бездумно уничтожая все старое на пути, хотя на самом деле мне вся старина пофиг, прошлое не изменить, а вот будущее будет таким, каким сделаем, что здорово, но в то же время и тревожно, не такие уж мы и великие мастера.

– Почему я не боюсь? – спросил я. – Может быть, из-за такого пустяка, что не ворую, не убиваю, не насилую?.. И даже не подличаю под множеством ников?

Глава 10

Он задержал чашку в ладонях, словно оценивая встроенными в коже сенсорами ее подлинность.

– Наше правительство, – сказал он, повышая голос, – кровно заинтересовано, чтобы все было под его контролем! А это противоречит нравственным законам…

– Любое заинтересовано, – напомнил я.

– На Западе общественность не позволяет…

Он сделал наконец первый глоток, сенсоры явно сказали ему, что чашке в самом деле полтора века, приятно, жаль только, такие мелочи не повлияют на его позицию, разве что их наберется вагон и маленькая тележка.

Я развел руками.

– Но как резко забуксовал Запад из-за этого «не позвалям!». Даже Иран обогнал в высоких технологиях, кто бы мог подумать?.. Нужно вовремя менять коней демократии на автократичных. Это всего лишь метод повышения скорости на финишной прямой, все оправданно…

– Финишной прямой к чему? – уточнил он. – Кстати, хороший кофе. Марка «Эда Медера»?

– Она самая, – подтвердил я. – Старая фирма с хорошей устоявшейся репутацией.

Он сделал глоток, прислушался к ощущениям, но произнес все тем же напористо-наступательным тоном:

– Общественность, чье мнение выражаем, уже не просто встревожена, а разъярена!.. И готова к действиям. Кое-где уже произошли нежелательные эксцессы…

Я пробормотал:

– Намекаете на захват власти на Урале?.. Это уже не просто эксцесс, а уголовно наказуемое вообще-то…

– Цветочки, – сообщил он зловещим тоном. – Вот-вот такое по всей стране!.. А всю не накажешь. Потому нужно срочно менять курс, чтобы простой народ, которому мы служим, успокоился. Иначе рухнем в кровавое средневековье! Разве вы этого хотите?

– Как и вы, – ответил я. – Никто не жаждет резни… кроме простого и очень даже простого народа. Этих простейших, я бы сказал!.. Однако я полагаю, что стоит отдать часть своих личных свобод, хоть и не хочется, за безопасный мир. Вы же видите, насколько все ужесточилось! Ярость и недовольство копились слишком долго… А тоталитарный контроль дает безопасность.

– Нет, – отрезал он упрямо. – Ценности демократии и личная свобода превыше всего!

Я смолчал. Когда на твои «дважды два четыре» отвечают лозунгами, спорить как-то нелепо. Хотя лозунги правильные, но политика управления обществом должна быть гибкой. Длинные промежутки времени – демократия, короткие рывки – тоталитаризм и ограничение свобод.