Страница 7 из 12
Несмотря на всю откровенность, с какой Есенин говорил о себе, некоторая сторона его жизни долго оставалась для меня неизвестной. Я почти ничего не знал о его пребывании перед тем в Москве, и большинство рассказов Есенина сводилось к детским годам, проведённым в родной рязанской деревне. Вспоминая со мной о своём деревенском прошлом, молодой Есенин радостно и весело раскрывал себя. И самые слова, произносимые им по этому поводу, были тоже какими-то особенными, солнечными, лучезарными, не похожими на обычные будничные слова. А голос чистым и звонким.
– Весенний! Есенин! – невольно как-то вырвалось у меня при взгляде на его сияющее улыбчивое лицо.
И он тотчас же на лету подхватил мою шутку.
– Весенний! Есенин! Ловко ты это придумал, хотя и не сам, сознайся, а Лев Толстой. Есть у него в „Войне и мире“ что-то вроде. Люблю и боюсь я этого старика. А отчего, не знаю. Даже во сне вижу. Махонький такой, мохнатенький, вроде лесовика. Идёт, палкой суковатой постукивает. И вдруг как заорёт:
„Серёга! Зачем дом бросил!“»
В Константинове. Лето 1915-го. Домом для Есенина была не созданная им семья (жена и сын), а Константиново. Проездом в пенаты он остановился на два дня в Москве. А. Р. Изряднова, любящая и всепрощающая, была счастлива жалким подарком судьбы и с благодарностью говорила, приукрашивая горькую действительность:
– В мае приехал в Москву уже другой. Был всё такой же любящий, внимательный, но не тот что уехал. Немного побыл в Москве, уехал в деревню, писал хорошие письма[9].
В Константинове Сергей Александрович, пробыл пять месяцев, с 1 мая по 29 сентября. Там он написал свою единственную повесть «Яр» и подготовил к печати первый сборник стихов «Радуница». Возвращению в родное село посвятил следующие строки:
Не эта ли песня навела и Есенина на невесёлые мысли?
Странное, настораживающее впечатление производит стихотворение «В том краю, где жёлтая крапива…». Откуда это провидческое указание на свою судьбу и столь раннее подытоживание пройденного пути? Прозрение! С этой стороной творчества Есенина читатель столкнётся ещё не раз.
Находясь в Константинове, Сергей Александрович вёл переписку с Н. А. Клюевым и Л. Каннегисером. О последнем Есенин писал В. С. Чернявскому:
«Дорогой Володя! Радёхонек за письмо твоё. Жалко, что оно меня не застало по приходе. Поздно уже я его распечатал. Приезжал тогда ко мне Каннегисер. Я с ним пешком ходил в Рязань, и в монастыре были, который далеко от Рязани. Ему у нас очень понравилось. Всё время ходили по лугам, на буграх костры жгли и тальянку слушали. Водил я его и на улицу. Девки ему очень по душе. Полюбилось так, что ещё хотел приехать. Мне он понравился ещё больше, чем в Питере» (6, 71).
Сергей познакомился с Леонидом в самом начале своего приезда в Петербург. Молодые люди сразу сдружились и вместе посещали всяческие собрания и вечера. Марина Цветаева, знавшая их, писала в эссе «Нездешний вечер»:
М. Цветаева
«Лёня, Есенин. Неразрывные, неразлучные друзья. В их лице, в столь разительно разных лицах сошлись, слились две расы, два класса, два мира. Сошлись – через всё и вся – поэты.
Так и вижу их две сдвинутые головы – на гостиной банкетке, в хорошую мальчишескую обнимку, сразу превращавшую банкетку в школьную парту… Лёнина черная головная гладь, Есенинская сплошная кудря, курча, есенинские васильки, Лёни-ны карие миндалины. Приятно, когда обратно – и так близко. Удовлетворение, как от редкой и полной рифмы…»
Пребывание в Константинове Каннегисеру очень понравилось, и 21 июля он писал о своих впечатлениях из Брянска:
«Дорогой Серёжа, вот уже почти 10 дней, как мы расстались! А кажется, что ещё гораздо больше: я был в разных местах, и от этого время всегда растягивается и представляется более долгим, хотя проходит скорее.
А был я в Туле, в Ясной Поляне, в Орле и целых 5 дней провёл в Брянске, где сначала ждал денег, а потом парохода. Теперь я дождался и того и другого и сегодня ночью отбываю в Чернигов. Дальнейшие мои намерения ещё не выяснились, мой адрес – даю тебе в Чернигове: пиши туда до востребования.
Как твои дела? Не уехал ли в Москву? Пишешь ли? Я бы очень хотел повидать тебя опять поскорее, т. к. в те дни, что провел у тебя, сильно к тебе привык. Очень мне у вас было хорошо! И за это вам – большое спасибо!
Через какую деревню или село я теперь бы ни проходил (я бываю за городом) – мне всегда вспоминается Константиново и не было еще ни разу, чтобы оно побледнело в моей памяти или отступило на задний план перед каким-либо другим местом. Наверное знаю, что запомню его навсегда. Я люблю его.
Ходил вчера в Свияжский монастырь: он в шестнадцати верстах от города, на берегу Десны. Дорога ведёт по возвышенной части берега, но она пыльная, и я шёл стёжками вдоль реки и, конечно, вспомнил другую реку, другие стёжки по траве и рядом со мною – босого и весёлого мальчика. Где-то он теперь? И вспоминает ли также и он небритую и загорелую физиономию спутника, не умевшего лазить по горам, но любовно запоминавшего „Улогого“ и „Разбойника“…
Передай, пожалуйста, сердечный привет Татьяне Фёдоровне, Кате, Шурке и Лене, а тебя нежно целую и жму руку.
Твой Л. Каннегисер».
М. Цветаева отмечала, что Каннегисер слишком хрупок и нежен – цветок. «Старинный томик „Медного всадника“ держит в руке – как цветок, слегка отстранив руку – саму как цветок. Что можно сделать такими руками?»
Оказалось – многое, например большевистский террор, вызванный убийством Каннегисером палача М. Урицкого. Но это ещё впереди, а пока отметим, что своему другу Есенин посвятил стихотворения «Даль подёрнулась туманами…» и «Ещё не высох дождь вчерашний…».
9
Ни одного письма Есенина к Изрядновой не сохранилось, и, судя по отношению его к первой жене, закрадывается сомнение в том, что они вообще были.
10
Наумяк – наугад, наобум.