Страница 11 из 20
– Лодка, Анна Петровна, лодка! – дружно закричали девочки.
Действительно, меж льдин затесало и несло лодку. От неожиданности Анна смутилась перед нахлынувшим желанием: сесть бы в эту лодку, и пусть несет и несет – далеко, за горизонты, к морю…
Вечерело. Уже и уборщица ушла из школы. Засиделась только Анна – проверяла сочинения в учительской. Проверяла и удивлялась – опять Волга коварная: по весне ушли под лед трактор и машина с мукой, утонула женщина – бригадой из Городка несли в мешках хлеб для столовой… Обо всем этом писали в сочинениях дети.
Оставалось несколько тетрадей, когда неожиданно вошел Виктор.
– Здравствуй, – дивясь, поздоровалась Анна. Она впервые оказалась с ним вот так, один на один, – и оробела.
– Салют, – ответил он и, слегка вскинув руку, прошел к застекленному шкафу, где на полках хранились подшивки давних педагогических журналов.
Анна отвлеклась от сочинений и в забытьи рассеянно смотрела ему в спину, а он – бесцельно перелистывал журналы. Но вдруг резко повернулся:
– Ну, что ты на меня так смотришь?! Затылку больно!
Анна вздрогнула и обмерла, точно ее уличили в чем-то нехорошем. Она попыталась что-то ответить, как-то объясниться, но окончательно смутилась.
– Ну, ну, я пошутил, – примиренчески сказал Виктор и сел рядом на кожаный диван. – Что ты проверяешь? – Он бесцеремонно взял одну из тетрадей. – «Волга весной» – это интересно, – оценил и небрежно отбросил тетрадь на стол. – Да, весной все цветет: и деревья, и Волга… и ты – цветешь. – Виктор нервно усмехнулся и вольготно откинулся на спинку дивана. – Вон ведь ты какая рыжая стала!
Анна механически прикрыла ладонью щеку, рассеянно возразив:
– Нет, я не рыжая – это веснушки… немного.
– Ну что ты закрылась, так и весну твою не видно.
Он поймал ее руку, твердо отвел от лица. Она хотела сказать решительно, но решительно не получилось:
– Не надо.
– Видишь, какая ты красивая, влюбиться можно, – сохраняя внешнее спокойствие, цедил Виктор и настойчиво влек Анну за руку.
«Смеется, бессовестный! И что смеешься!» – так хотелось с гневом укорить, но опять же лишь робко сказала:
– Не надо.
А он уже обхватил, сжал ее хрупкие плечи, привлек и поцеловал в сжатые губы. Она все же оттолкнула его в грудь.
– Уйди! – выкрикнула громко и, стыдясь, закрыла лицо ладошками. – Уйди, бессовестный, уйди! – тише повторила она, вздрогнув вся, и слезы сами собой поплыли по щекам. И на какое-то время охватило безволие…
Те же сильные руки толкали ее, казалось, в пропасть. Она прятала лицо и повторяла, как если бы и слов других не знала:
– Не надо…
А когда Анна окончательно рухнула в эту пропасть и открыла глаза, то прежде всего удивилась тому, что лежит на диване и что в учительской темно.
– Да что это такое на самом-то деле! – Она мгновенно вдруг отрезвела, рванула, как птица из рук ловца, но было уже поздно. И Анна лишь шумно вздохнула.
Несколько сочинений так и остались непроверенными.
Виктор приходил по ночам, как лис на жировку. Анна боялась и его, и уединения с ним, боялась посторонних глаз и языков, но изменить что-либо не могла. Она страдала, связь была для нее противной, неестественной, из души так и не ушло гадливое чувство, которое осталось после учительской. Лишь в забытьи это чувство как будто исчезало, тогда становилось жаль себя – и она плакала. Не раз решала: последняя уступка. Но приходил он, и она безропотно подчинялась.
Когда же Анна, точно проснувшись, почувствовала себя иной, женщиной, когда взглянула на свет иными, удивленными глазами, когда обновленная, как трава к солнцу, потянулась к Виктору – он неудержимо начал ускользать. Она встревожилась и сама уже искала встреч, а он уходил, как вода через сети. Наконец поняв, что обманута и теперь не нужна, Анна постаралась убедить себя, что во всем сама и виновата. А если виновата, значит, и заслужила, а если заслужила, стало быть, это и есть твой крест.
Даже при мысли о Викторе ей становилось стыдно – за себя.
9
Осыпалась черемуха, отзвенели колокольчики сирени – явилось лето. Не верилось, что учебный год закончен. Настало время учительских отпусков. Но Анна пока работала. Отбыв в школе тарифные часы, она днями и вечерами куковала в своей каморке: ждала от мира каких-то чудодейственных перемен, но их не было, перемены происходили, однако лишь внутри её самой.
Однажды ранним вечером на пару с хозяйкой она сидела возле дома на скамеечке. С Волги тянуло теплой сыростью и древесной прелью. Воздух на вкус казался кисловатым, но дышалось легко.
– Баишь, ваши домой уехали? – с погоды перевела разговор Мурашкина.
– Да, еще в апреле уехали. – Анна поморщилась, её слегка подташнивало. – Плохо, а тянет. Говорят, лучше ни картошке сидеть, зато дома.
– И то, знамо дело… А ты чаешь, что наши-те злятся? Думаешь, на приезжих? Нет. Люди все одинаки, Божии. Деревню, сады, землицу жаль. Мы ведь испокон веку здеся-тко жили, угодно и всего вдосталь. А теперь хошь не хошь, а всё рушится, разор…
– Зато гидростанцию построят.
– Построят… А вот озер, мужики калякают, не будет, поймы тоже, и рыбку изведут. Да что там… – Мурашкина вздохнула. – Не своя воля.
– А у нас вот, в Перелетихе, так… – Анна недоговорила, вздрогнула и оцепенела. Из мурашкинского проулка появился Виктор. Рядом с ним, нет, чуточку впереди шла девушка. Красивая прическа, красивое лицо и одета красиво. Виктор что-то говорил ей, как если бы оправдывался или заискивал…
– Ишь, что рожей, что одёжей – взяла, – сочувственно определила Мурашкина.
Анна как будто теперь только и поняла, что Виктор никогда не вернется и что оставаться работать в школе никак нельзя.
Спустя неделю она отправилась на Финский поселок – туда, где зимой по гриве курились палатки. Там уже построили два двухэтажных из брусьев дома, пять засыпных бараков и целую улицу стандартных финских домиков, поэтому и назвали поселок Финским.
В отделе кадров «Гэсстроя» ей предложили место в расчетной группе и секретарскую работу.
– А если желаете, можно и на объект, – сказал инспектор.
– Что это вы, Анна Петровна, год отработали – и в бега? – крайне удивленная, холодно спросила Людмила Станиславовна
– А я не бегу. – Внешне Анна была спокойна, но уклонилась от встречного взгляда. – Я перехожу на другую работу.
– Куда же это вы? Интересно знать.
– В бетонщицы.
– Ну, милая, какой же из вас бетонщик! Шутить изволите! – Она мгновенно переключилась на игривый тон: – Токарь, пекарь, кочегар.
– Какая из меня вышла учительница, такая выйдет и бетонщица.
Людмила Станиславовна насторожилась:
– Вы к чему это?
– К тому: ведь по моей вине из тридцати учащихся одного исключили, двое остались на осень, а остальные – обозлились.
– Ну, зачем так, Анна Петровна! Вы же прекрасно знаете, что четвертый класс – трудный и не так-то уж и плохо закончился ваш год. Нет, простите, это не главное!
В Анну точно плеснули кипятком.
– Что же главное?! Что? – Анна поджала губы и еще больше подчеркнуто закончила: – У вас всё не главное.
Людмила Станиславовна прищурилась, ответила броско, как бы принимая вызов:
– Однако можно подумать, что я лично или кто-то из моей семьи вас кровно оскорбили.
«Она все знает!» – вдруг поразила догадка; сердце екнуло, оборвалось и запостукивало где-то в животе. А директор, точно усмехаясь, размашисто, по-мужски подписала заявление.
– В районе получите трудовую книжку, там же через банк вам оформят денежный расчет. Но помните: вас могут задержать – не по-моему желанию, после училища положено отработать три года по направлению. Хотя и это не главное, – с иронией заключила она.
Но Анна уже не могла отвечать, молча взяла заявление и, как в полусне, вышла из кабинета.