Страница 2 из 9
А в сторону уходила Аллея летчиков.
«Опасная профессия у летчика. Если пехотинец, танкист, вас много. А летчик – он один, разве еще с тобой ведомый».
На меня поглядывали копачи, прибегал подполковник, фотографировал очищенный участок и, видимо, своим командирам отправлял фото.
Нетронутый клочок земли молчал, ожидая момента, когда его покой разбудят лопаты и когда он обнимет Романа уже навечно.
Я уже многое знал.
Что у Романа жена по имени Ольга, что маленькая дочурка…
Что он с 1-й по 11-й класс учился в школе, которая была в километре от кладбища.
СМИ передавали, что школе присвоили имя Романа и должны были повесить памятную доску.
Мне захотелось пройти в школу.
Выйдя с погоста, повернул на тропку в заснеженном тротуаре и, думая, сколько же горожан сегодня упадет на этом ледяном покрове, шел вдоль проспекта, ловил языком снежинки, и теперь звучал куплет из другой песни Высоцкого:
Я не знал жену Романа, но почему-то и она мне тоже была близка.
И не заметил, как пересек одну улицу, другую, и в оправе высотных домов появилась спрятавшаяся от ветров и шума школа.
Около ступенек «грызли» снег курсанты.
«Тоже готовится мероприятие».
Надеялся на стенке при входе увидеть памятную доску, но ее не оказалось.
Зайдя в школу и объяснившись с охранником, оказался в приемной директора. Спросил у юной секретарши:
«Скажите, а что насчет памятной доски летчику…»
Секретарь: «Все так неожиданно… И как доску привезут, ее сразу повесят…»
А поняв, что мне интересен сам выпускник: «Вы можете поговорить с классной учительницей».
Через пару минут я уже поднимался на второй этаж, по которому беззаботно бегали школяры, а на стенке висела стенгазета в память бывшего ученика этой школы.
В конце коридора с чернявой учительницей говорили двое мужчин, как я догадался, – она имела отношение к Роману. Но разговора с ней не получилось – на этаже появились операторы с треногами и камерами. Телевизионщики снимали сюжет, и я понял, что пришел не вовремя, извинился и удалился.
Но не горевал: шел по коридорам, по которым бегал школьником Роман, и поглядывал на двери в классы.
В нем занимался?
А в этом?
В этом…
Я продолжал идти по жизни Романа…
Выйдя из школы, увидел, что работа курсантов близилась к завершению.
Хотел направиться к военному городку и Дому офицеров посмотреть, может, гроб с телом привезли, и раньше всех с ним проститься, но потянуло назад. И снова проделывал пройденную дорогу, в голове звучали слова:
Подойдя к кладбищу, поразился: курсанты «отгрызли» наледи и наросты; сгребли рыжеватое месиво в кучи и разве что нижний слой какой-то сыпучей смеси снять не смогли. А их по-прежнему подгонял подполковник.
Рядом с пятачком будущей могилы Романа из трубок собирали каркас для навеса работяги.
И Аллея военных летчиков оказалась предельно чистой. Снег уже не сыпал, а еле-еле падал. Теперь, может, вместе с подполковником и курсантами подумал: «Только бы ночью не пошел, чтобы не пришлось заново очищать…»
Физически чувствовал присутствие летчика, который должен занять здесь место.
Так стремительно вошел в мою жизнь Роман Филипов, и я нисколько не пожалел, что прожил с ним целый день.
На следующий день единственный план: проститься с Романом. С утра позвонил в Дом офицеров, и мне сказали:
– Прощание в одиннадцать…
Но решил приехать пораньше. Ехал на автобусе и удивлялся: куда-то делся вчерашний нежно-пушистый снежок – этот белый дождик. Вчерашние белые просторы испещрили рыжие полосы и клоки расчищенных за ночь улиц.
Вот появилась часовенка и за ней вход на кладбище:
– Там последний приют…
Я ехал по направлению выезда из города. Улица расширилась: в желоб высотных домов легло шоссе. Вот впереди показался навесной переход. Я спрыгнул с порожка салона, за стайкой офицеров в летной форме подошел к башне, поднялся по спирали лестницы наверх и перешел автомобильную трассу.
Вдали чернела строчка забора вокруг большого, как два футбольные поля, белоснежного пространства, которое охватило заостренный и вместе с тем как обрубленный, чем-то похожий на профиль самолета Дом офицеров.
Перед ним дочищали снег курсанты.
Я невольно подумал: сколько же снега вывезли! И не сомневался, что если бы его оказалось больше, его бы тоже убрали.
Перед изгородью стояли где в одиночку, где группками люди.
Я посмотрел на сотовый: 9 часов 15 минут…
Испугался: неужели опоздал?! Все ведь могло случиться. Но понял: прощание не началось.
Теперь ходил вдоль ограды и смотрел, кто собрался. В одной стороне стояла коробка кадетов Михайловского кадетского корпуса в черных шапках и шинелях. Я с ними поговорил. Они мне были дороги: когда-то в полном актовом зале встречался с ними и рассказывал про Гавриила Троепольского, а позже защищал в суде их директора.
Невдалеке ежились в куртках кадеты Горожанского кадетского корпуса.
К изгороди приткнулись школьники с цветками в руках.
Сновали казаки в зеленых камуфляжных одеждах, моряки – в черных шинелях, летчики – в голубых, всех возрастов женщины, мужчины – с букетами цветов и несколькими гвоздичками.
Никого не пропускали на поле к Дому офицеров полицейские и курсанты.
Вспомнил, как в бытность учебы в военном заведении стоял в оцеплении на Красной площади в Москве и никого не пропускал, как перед цепочкой оцепления остановился «ЗИМ» с маршалом Баграмяном, как к машине подскочил начальник курса, воевавший в Великую Отечественную в войсках маршала и посчитавший за счастье провести сквозь кордон своего командующего фронтом.
Но здесь маршалов не было, а собрались большей частью простые люди. Хотя нет-нет и появлялся какой-нибудь местный «маршал» – генерал и его пропускали, или какие-нибудь чиновники среднего полета. Встретил знакомого редактора газеты, фотокора, бывшего соседа по дому, они не усидели на работе.
Внутри пел Высоцкий:
Время шло.
9 часов 55 минут…
10 часов 18 минут…
10 часов 33 минуты…
Я понял, что в 10 часов прощание не началось, но теперь надеялся, что начнется в 11.
Морозило. А люди прибывали. Уже нельзя было свободно пройти, приходилось обходить. Поеживался в куртке, видя, как мерзнут налегке одетые люди, а редактор вытирал платком нос, а бывший сосед по дому – фотокор уже переступал с ноги на ногу.
Вот пронеслось:
– Они летят из Чкаловска…
Прояснялось: тело Романа в Москве и сначала там должны попрощаться.
При каком-нибудь подневольном мероприятии подобное известие вызвало бы возгласы недовольства и отток людей, а тут все воспринимали с молчанием. И если и уходили, то единицы, кто вырвался с работы, а кто и в близлежащий торговый центр погреться и вернуться.
Вот появились операторы с камерами.
Я понял:
11 часов…
Мне же говорили, что начнется прощание в это время.
Но что-то никого на поле не пропускали. Видно было, как боролись люди с холодом: кто припрыгивал, кто махал руками, кто поднимал воротник пальто или куртки, кто сильнее натягивал кепку, а кто – фуражку, кто курил.