Страница 14 из 21
Аня под взглядами этих двух, не мальчишек-одноклашек, а… мужчин – их взгляды прощупали её всю и оставили без одежды – стала цвета своих сапожек с загнутыми носами, чувствуя какое-то преступное возбуждение и слабость в ногах. С большим трудом превозмогая эту слабость – только бы поскорее скрыться от этих… – ринулась в конец коридора, укрывшись в туалете.
Непонятно, как она сподобилась добежать до него, потому что и в нём продолжалась эта престранная стыдоба, отдающая сладостью, хоть убей! Зеркало над раковиной убеждало в том, что действительно можно покраснеть если уж не «до корней волос», как пишут в романах (кто-нибудь, вообще, видел корни волос?) – то до их начала на лбу и висках. Лицо краснеет вместе со лбом, факт. А глаза при этом… а глаза блестят.
Из убежища довольно быстро выгнало застойное туалетное амбре. Но уже невозможно было зачеркнуть или отмахнуться от того нового, что только что свалилось вдруг откуда-то из неведомой ей взрослой жизни – удовольствие от знания того, что… ею любуются, а они любовались, гады! И что она нравится. Что она нравится, как… да ну, какая там женщина, как девушка. И что такое состояние даёт наслаждение. И, возможно, для многих это становится целью или проклятьем всей жизни – охотиться за этим наслаждением.
Вернувшись в нормальное, девочкино, состояние, она, конечно, провела среди себя воспитательную беседу: что это чёрте что и с боку бантик – ведь он-то ей не только не нравится, но вообще. Да он же… Курит, пьёт, шляется всюду со своей шайкой-лейкой, с которой они, может, и воруют. И дела ей нет до того, какая у него там неблагополучная семья. Такому она не очень-то и нужна. Живёт сам по себе, что хочет, то и творит. Ну, спортом, правда, занимается, но кому от этого легче?
Но вскоре после того произошло нечто, какие там двоечники! Аня увидела фильм «Гамлет».
Танька вернулась с вымытыми инструментами, сложила их аккуратно в железный «сундучок инквизитора» и присела отдохнуть на свой законный табурет у постели больной.
– – Но вот чего не понять – не берегут они свои головы, эти сорвиголовы, совсем, – в раздумье проговорила Аня. – И чего припёрся?
– Да ты о нём не волновайсь. Ничто с ним не будет. Может, он и сорви-, но и вари-голова тоже. Ты давай, о себе. Чтобы завтра встала и бегала!
Аня разулыбалась, приподнялась на локтях и попробовала сесть. Улыбка тут же превратилась в гримасу боли.
– Я б с удовольствием. Знаешь, как я не хочу больше болеть! Никто ведь так в классе больше не болеет. Я, знаешь что? Я запишусь в бассейн! Буду закаляться. Давай запишемся?
– Давай! Если тебя возьмут.
– Ой, ну ты, как моя мама. У неё только: туда тебя не пустят, туда не возьмут.
– Справка же нужна.
– Ну и что!!! Справка или жизнь?!
Позор принца
Болезни хороши тем, что заканчиваются. Выкарабкиваешься, как из вороха каких-то душных старых тряпок на свет божий, будто бы даже обновлённый. Вместе с радостью выздоровления ещё и… осторожность. Ты будто гость – не забыли ли меня здесь? Огорчать никого не хочется. Танька всерьёз вжилась в роль сестры милосердия и вызвалась сопровождать не совсем окрепшую Аню до школы.
– К бисам! Тебя ж держать надо, чтоб ветром не унесло.
– Не унесёт. Портфель тяжёлый. О! Смотри-ка, ёлочка, как по заказу.
Посреди той самой снеговой пустыни, которую видно из школьного окна, стояла ёлка. Довольного чахлого вида, и игрушки так себе, картонные рыбы да бабочки, но всё же. С ней уже повеселее.
– Все каникулы тут. Серёга притащил из дому – они, представь, выбрасывают ёлку сразу, как новогодняя ночь пройдёт, берут и выкидывают вместе с мусором, – объясняет Таня. – Про тебя спрашивал Серёга, когда выйдешь.
– Какой Серёга?
– Нет, ты чё, совсем уже? Может, вообще никого уже не помнишь, кто в твоём классе?
– А-а, Шалагин, что ли?
– А-а, что ли! – передразнила Танька. – Человек влюблён в неё с пятого класса, а она…
– Что-о? Вот придумывать! С чего это ты взяла?
– У меня глаза есть.
– У меня тоже есть.
– Только смотрят не туда.
«Это точно. Глаза мои смотрят кино. Всю дорогу».
Как всегда после долгого перерыва вестибюль школы показался незнакомым. Бледнее стал, что ли? Мельче? «Он болел вместе со мной? Или я стала больше?»
– По физике выручал. Звонить в скорую тогда – он побежал, – гнула своё Танька. – Из учительской вызвал.
– Не знаю. Ни разу он даже и не заговорил со мной.
– Заговоришь с тобой. Я тебе не зря тогда сказала – вид у тебя такой.
– Какой?
– Какой, какой… Не знаю. Как будто ты случайно здесь. Шла-шла куда-то, а занесло вдруг сюда.
Захотелось плакать. Не из-за Сергея, а из-за… Ну что это вообще такое! Что я им, действительно монстр? Или пугало? Всех отпугиваю.
– А почему ты…
«А почему это она вдруг так хорошо помнит случаи внимания этого Шалагина?»
– Что «почему»?
«Да потому что она сама… вот почему. Зачем только меня приплела? Выдумщица».
– Да нет, ничего.
«Эх, Танюха… Бесхитростная душа». Аня посмотрела на подругу новыми глазами. «Ведь никогда ничего не говорила мне. За все годы. Не доверяет? И я тоже ей ничего не рассказываю. Вот те раз, подруги».
Они повесили в раздевалке свои пальто и шапки.
– Уй, ты же фартух забыла! И так тощая, а без него вопще… Чё, теперь домой возвращаться?
– Дома его нет. Да ладно, фартух, фартух. Подумаешь.
Аня заторопилась было, не желая больше ничего слышать ни про какие «фартухи». Но потом остановилась напротив Таньки, глядя ей в лицо. «Конечно, нравится ей этот мальчишка, она могла бы возненавидеть меня, если сама верит в то, что придумала, а она… Больше нет таких подруг. И вообще, больше нет у меня никого. И с призраками пора кончать».
Аня шагнула к обомлевшей подруге, робко приникла, уткнувшись носом в плечо, и из её глаз вдруг потекли ручейки.
– Ань, ты чё?.. – тихим голосом спросила Таня, осторожно, будто та из стекла, обнимая подругу в ответ.
Аня подняла лицо, улыбающееся сквозь слёзы:
– Ну, хорошо же всё? Болезнь эта так надоела. А сейчас было, как в детстве.
– Ага, здорово. Я не ожидала вообще… Это ты выздоравливаешь, значит, совсем.
– Дальше некуда. Ты даже не знаешь, какая ты… хорошая и просто бесподобная!
Танька смотрела на Аню совсем сбитая с толку, потом прижалась к ней и глубоко вздохнула, не удержавшись от двух-трёх слезинок, рёвой она не была.
В раздевалку ворвались реактивные первоклашки, чуть не сбив подруг с ног. Расцепившись, те стали смеяться, вытирая лица ладошками.
– Сестричка, дай платочек.
– А нетути. Могу только укольчик.
Аня двинула подружку портфелем по коленкам – не сильно. Смеющимися они вошли в свой класс. Ещё бы чуть-чуть и опоздали. Может, и к лучшему, что под завязочку. Оглушил звонок, и они торопливо уселись за парту. Никто ничего не успел спросить про фартук, однако активистки не преминули просверлить подруг недобрыми взглядами.
«А, пусть спрашивают. У меня ответов – на любой вкус и цвет. Фартук напился пьяным и упал с обрыва, его унесла в клюве гагара, или буревестник. Денег у родителей на новый фартук нет, только с получки. Или что цыганам проиграла в карты, скажу. Или было видение дедушки Ленина: в красном кафтане и сапогах с гнутыми носками, страшным голосом тот молвил: «Во имя победы нового над старым – не надевай больше никогда этот фартук, девочка!» Или…
– Опять ты ничё не видишь? – зашептала Танька.
– Что?
– Та, с тобой бесполезно, – и она отрешённо посмотрела куда-то через ряд от них.
Аня достала очки, протёрла их краем платья. В той стороне, куда смотрела Танька, сидел Серый, как звали его другие мальчишки из класса. «Ну что, что в нём? Причёсочка «под бокс», нос картошкой, средней лопоухости, рост, правда, ничего».
– Слушай, мне нравится совсем другой… Не из нашего класса, – прошептала Аня. – Потом расскажу.
«А что же я ей расскажу? «… нам предстоит расстаться». Говорить-то и не о чем. Лучше спросить про неё, вот так взять и прямо спросить – это же ты влюблена в него с пятого класса? В этого Серёгу?»