Страница 2 из 19
За второе происшествие я долго очень стыдился. Мне кажется, за него я сильнее стыдился, чем за случай с зеркальцем. Не знаю почему, но я страшился, что о нем станет известно другим и, главным образом, родителям. К моему удивлению, если случай с зеркальцем имел огласку, то второй случай при его известности как будто замалчивали. О нем ничего не говорили, как будто его не было. И нам с Ниной Синюковой из взрослых и родителей никто, ничего не говорил и ни о чем не расспрашивал. Девочек пред дневным сном водили в туалет отдельно от нас. К ним иначе относились, и они чем-то неизвестным, необъяснимым отличались от нас. Очевидно, в тот раз нас с Нинкой подвело неосознанное притяжение противоположностей.
Наши кровати стояли рядом, придвинутыми одна к другой. После обеда все дети ложились в кровать на дневной сон. Хитрые воспитательницы, чтобы иметь меньше хлопот, устраивали негласные соревнования и, подзадоривая нас, приговаривали: «А ну-ка, кто раньше всех поест, быстрей разденется и ляжет в постель?». Я был самым сильным и ловким мальчиком в группе. Поэтому почти всегда в этом соревновании побеждал. У меня в соперниках ходил маленький и толстый Борька. Я легко его побеждал. Борька наспех давился супом и, понимая, что проигрывает, становился вялым и безразличным, как будто не желал оказаться первым. Когда я не хотел соревноваться с ним или забывал, что мы соревнуемся, Борька ловил момент, за столом изо всех сил торопился, работая ложкой. И если я спохватывался и торопился за ним, то не всегда успевал. Тогда Борька быстро раздевался, забирался на кровать и, торжествуя, с превосходством сверкая глазами, смотрел на меня оттуда победителем. Однажды я заметил, что мне неинтересно соревноваться с Борькой. Хотелось скорее лечь в кровать для другого. Я и Нина раздевались на тихий час как обычно до трусиков и маечек. Если я оказывался в кровати раньше ее, то ждал, когда она ляжет на кровать рядом. Потом мы прятали головы под одеяла и начинали проделывать тайные ходы друг к другу. Как-то я услышал шорох со стороны Нининой кровати. И тоже попытался прорыть ход. Мы встретились пальчиками. Так у нас первый раз появился под одеялами ход. Сначала мы просто просовывали в него пальчики и ладошки. Но хотелось большего. И с каждым днем ход расширялся. Просовывая руки под одеялами, мы старались познать мир во всех его неизвестных частях. Это была наша тайна. Когда мы не находились в кроватях, то вели себя, как все дети. Но стоило нам лечь в кровати, как с нами происходило невероятное. Темнота под одеялом влекла нас, и нам не хватало длины рук. Мы были уверены, что нашу тайну никто, никогда не узнает. Поэтому сильный удар по рукам показался громом среди ясного неба. Когда воспитательница неожиданно больно стукнула нам по рукам и заругалась, мы замерли и шокированные, не двигаясь, уснули. Я ждал, что родители нас будут ругать. Но нас не ругали. Только летом на даче они вдруг над нами стали странно подшучивать и подтрунивать, называя женихом и невестой. Хотя мы с Ниной к тому времени не слишком дружили. Меня больше интересовали бабочки. Я ловил их сачком. Меня так удивительно пленял тонкий запах их пыльцы и прозрачная структура крыльев с ажурными перегородками и тончайшими перепонками, что мне хотелось всем этим поделиться и особенно с мамой. Но она меня почти не слушала и разговаривала с родителями Нины Синюковой. Тогда в отместку на их глупый вопрос, что я делаю с бабочками, я им просто ответил: «Я их ем». И они стали уделять мне внимание, объясняя, что есть бабочек не красиво и не нужно. Я же их просто дразнил, показывая всем видом, что языком слизываю пыльцу с пойманной бабочки. Они при этом плевались, говорили, что это противно. И уже в следующее мгновение продолжали разговаривать между собой. Родители с улыбками попросили нас с Ниной взяться за руки. Сами шли за нами по дороге и я с улыбками на лицах называли нас славной парой. Мне казалось, что они знают о нашей тайне так же, как воспитатели. Потому что вскоре после того случая воспитатели наши кровати с Ниной раздвинули и вскоре переложили ее от меня в другое место. Мы шли, держась за руку, и стыдились того, что сделали прежде. Мы еще не знали, что чувство стыда и тяготение к противоположному полу ведет человека по всей жизни.
Наша детсадовская группа являлась маленькой моделью всего общества. Там в миниатюрном виде оказались собраны все имеющиеся пороки. Я был крепким мальчиком, и брал себе для игры лучшие игрушки. Иногда я их у кого-то отнимал и после слез визави мне приходилось врать и выкручиваться перед воспитателями. Так я и продолжал год за годом делать то, что хочу, обманывать и выкручиваться. А те, кто на меня ябедничали и наушничали, тоже продолжали делать это. Позже мы выросли и поняли, что можно поступать иначе.
Там же в детском саду я первый познал, что такое тщеславие и чего оно может стоить. На одном из занятий нам раздали пластилин для лепки. Он продавался в плоских небольших коробочках в виде продолговатых плиток с узкими бороздками, чередующимися с четкими по всей длине ребрышками. В них скрывалось такая же притягательная сила, как в плитках шоколада. Мы, дети, понимали, что их есть нельзя, но всегда хотелось не только взять в руки эти приятные и прямоугольные батончики, но и попробовать на вкус. Воспитательница нам все объяснила про пластилин и предложила из розданных плиток пластилина слепить коня. Я во всем старался быть первым и лепил коня старательно, быстро и от души. Кто-то первым слепил коня, кто-то вторым. Я слепил коня третьим. Когда я поднес его воспитательнице, она неожиданно стала меня хвалить. «Какой хороший конь! Какой красивый конь получился! – говорила она и ставила меня в пример другим детям. – Посмотрите, какого коня он слепил!..» Я неожиданно для себя возликовал. Другие мальчики и девочки приносили своих коней. Но у них кони вышли хуже, чем у меня. И я, совсем захваленный, уже смотрел на них снисходительно, готовясь находиться на вершине славы всегда. Потому что все слепили своих коней и показали их воспитательнице, кроме одного мальчика. Высокий тихий, смуглый и медлительный он последним застенчиво подошел к воспитательнице и протянул ей своего белого коня. Все посмотрели на него и замерли. Его белый конь покорил всех присутствующих. И все они стали восхищаться его конем. Про меня сразу забыли. Тогда мне захотелось напомнить о себе, и я сказал, что могу слепить коня еще лучше. Мое заявление вызвало неподдельный интерес. Я безжалостно сломал своего коричневого коня и стал лепить заново. Я уже знал, как его нужно слепить иначе, старался изо всех сил и конь у меня получился лучше прежнего. Счастливый я подбежал к воспитательнице, которая все еще хвалила белого коня. «Вот, – сказал я ей, – я слепил нового коня». Воспитательница взяла моего коня в руки и сказала, что я действительно слепил коня лучше прежнего. Затем она перевела взгляд на коня тихого мальчика и сказала: «Все-таки этот конь лучше! Как вы думаете, дети?» И все ее поддержали. «Нет, этот конь тоже хороший, – сказала она про моего коня, – но белый конь лучше. Немножко лучше», – повторяла воспитательница, переводя взгляд с одного коня на другого. Чтобы снова занять вершину, мне оставалось совсем немножко. Тогда я схватил своего коня и сказал, что я слеплю его еще лучше. Я отошел в сторону и старался, как только мог. И снова прибежал к воспитательнице с заново слепленным конем. И мне снова сказали, что конь тихого мальчика немножко лучше. На четвертый раз мой конь получился хуже двух слепленных мной раньше. Тогда я огорченно сказал: «Вот если бы мне дали белый пластилин, тогда бы я слепил коня лучше, чем у него». Воспитательница посмотрела на меня и сказала, что белого пластилина больше нет. И чтобы я мог слепить своего белого коня, нужно сломать коня, тихого мальчика. Я готов был и к этому. Азарт охватил меня полностью. Но белого коня никому не хотелось ломать. В душе я и сам не хотел его ломать, потому что не знал, смогу ли я слепить лучше. Мне очень хотелось верить в то, что смогу. Я долго страдал, почти до самого вечера, что не смог слепить лучшего коня. Но, кажется, тогда я понял, что первым стать можно, но оставаться им навсегда не получится. Именно тогда я понял, что такое тщеславие, хотя это слово для меня оставалось долго неизвестным. С тех пор я не люблю соревноваться. Я неоднократно испытывал вкус победы и вполне познал горечь поражений. Потому что жизнь, хочешь этого или нет, есть сплошное соревнование, растянутое на всю жизнь. Амбиции, тщеславие преследуют людей. Все хотят быть лучшими так или иначе хоть на короткое время, на мгновение.