Путь олигарха

Комбинат был коллективным общежитием и принадлежал всем его сотрудникам. Здесь справляли свадьбы, рожали детей в подведомственном родильном доме, дети ходили в ближайшую подшефную школу, затем поступали в училище, принадлежащее комбинату. Те, кто проявлял способности, поступали в институты, становясь стипендиатами комбината, потом возвращались на родное предприятие инженерами, технологами, юристами, врачами.

Здесь провожали в армию и здесь же встречали «дембелей», отсюда провожали на пенсию и в последний путь, причем все расходы до копейки брал на себя комбинат, выплачивая даже единовременное пособие. Пенсионеры приходили сюда, как к себе домой, иногда по делу, а чаще только чтобы подышать воздухом производства, которому они отдали всю свою жизнь без остатка, почувствовать его мощь, здоровый ритм, побеседовать с товарищами – такими же пенсионерами – или с теми, кто оставался еще на работе, или по-отечески с зеленой молодежью, как наставники, хранители традиций, носители общественной морали. Их товарищеский суд был подчас строже, чем разное начальство, и переживался больше, чем скандал дома.

Когда комбинат просил, трудоспособные пенсионеры становились на свои рабочие места, помогая вытягивать производственный план и лучших работников нельзя было найти на стороне. В распоряжении ветеранов находились две просторные комнаты, телефоны: городской и внутренний – музей трудовой и боевой славы. В честь дня Победы для всех участников войны после митинга устраивался большой праздничный обед с концертом художественной самодеятельности.

В общем, даже находясь на пенсии, люди активно участвовали в трудовой жизни комбината. Неудивительно, что старики жили очень долго. Нескольким отметили столетие. Привозили на машине или ездили домой к тем, кому стукнуло 90 и больше. А тех, кому было за 80, и сосчитать было трудно.

Потому так болезненно весь окружающий комбинат рабочий поселок воспринял перебои в работе комбината и те перемены, которые принес с собой развал великой страны. Произошли перемены не только в жизни Украины, но и в жизни самого комбината. И перемены не в лучшую сторону. Жизнь требовала сокращать производство, сокращать количество работающих. Но имел ли моральное право директор Кирилюк подписывать приказ о сокращении штатов или о сокращении социальной помощи? Любой командир имеет право послать своих подчиненных в бой, но никакой командир не имеет права приказывать бойцам сдаваться. То же самое касается производства. Директор может уволить одного-двух разгильдяев, может давать задание на расширение производства, но как давать приказ на сокращение производства, на сокращение персонала, когда приращение производства было святым делом на протяжении десятков лет? Какой авторитет устоит перед этим кощунством? И Кирилюк старался изо всех сил, чтобы не допустить такого надругательства.

Сокращение хотя бы одного звена означало порыв всей цепи. Уменьшение льгот воспринималось, как личное оскорбление, а к оскорблениям на комбинате не привыкли. Потому Кирилюк и слышать не хотел ни о каких сокращениях, подписывал заявления о материальной помощи, хотя денег в заводской кассе почти не было. Долги росли, а ожидаемых перемен в политике государства все не было. У Виталия Семеновича появилась бессонница, раздражительность, высокое давление, приступы необъяснимой депрессии. Падал авторитет, чаще случались разговоры на повышенных тонах, ссоры, разногласия между заместителями, возражения по делу и не по делу, распространялись нелепые слухи и толки и тому подобные напасти, свойственные раздраю в обществе и упадку.

На государство уже почти никто не надеялся, ждали чуда: мифических инвесторов, способных завалить комбинат золотыми слитками, с голову величиной. Говорили, что Украина вот-вот опять попросится в Союз, все восстановится и пойдет прежним порядком, а нынешних бизнесменов посадят в тюрьмы, как спекулянтов и живодеров. Каждый день называли то одну, то другую крупную фирму, которая якобы согласна купить комбинат и надо только уладить мелочи. Люди, измученные систематическими невыплатами зарплаты, были согласны и на это, в душе надеясь, что в остальном все пойдет по-прежнему.

В глубине души на это надеялся и сам Кирилюк. Мол, пусть дают деньги, а мы тут сами с усами и знаем, как их лучше потратить. Откупимся со временем и распрощаемся со всеми этими барыгами. Толком никто еще не знал, что такое капиталистический способ производства. Только предстояло узнать.

Скляр с Глебом зашли на проходную. На этот раз Олег не ломился напролом, а позвонил по внутренней связи. Вера Феликсовна не поднимала трубку. Пришлось звонить директору. Виталий Семенович, выслушав, попросил передать трубку вахтеру:

– Пропустите киевскую машину и без проволочек там.

В это время со второго этажа спустился начальник службы безопасности. Он сверху тоже заметил подъехавшую машину. Вахтер уже собрался идти открывать ворота, но Анатолий Федорович его остановил:

– Я сам открою.

Вахтер подошел к нему вплотную и зашептал. Сидоренко хмуро выслушал и молча пошел к воротам. Когда ворота разъехались в сторону, службист стал посередине, не пропуская машину.

– Я начальник службы безопасности комбината, – угрюмо представился он, – прошу всех выйти из машины.

Все трое покорно вышли, недоуменно переглядываясь.

Сидоренко осмотрел салон машины, затем взглядом нашел водителя и показал на багажник. Саша поспешно и суетливо поднял крышку багажника, в котором лежали две пустые канистры из-под бензина, который они брали в дорогу, чтобы не стоять в очередях на автозаправках, часто закрытых вообще. Службист убедился, что они пустые.

– Покажите документы.

Он долго проверял паспорта, демонстративно сверяя фотографии, заглянул в прописку, потребовал документы на машину, тоже их долго просматривал.

– Нас ждет директор, – нетерпеливо сказал Скляр.

– Ничего, подождет, – был хладнокровный ответ.

Сидоренко обошел еще раз машину, осмотрел номера и, не найдя к чему придраться, наконец, возвратил все документы.

– Теперь можете ехать,– сказал он с каким-то удовлетворенным ехидством.

–Я вижу, директор вам не указ, – не выдержал Олег.

– Мне никто не указ, особенно такие засранцы, как вы.

– Как будто в грязь мордой ткнул, – брезгливо сказал Кардаш, садясь в машину.– Ну, ничего, такие нигде долго не задерживаются.

На крыльце – неслыханное дело!– киевлян встречал сам Кирилюк.

– Все по работам, – сказал он, словно оправдываясь, – решил сам встретить, чтоб не заблудились. Что так долго ехали?

–А нас уже встретили,– зло сказал Скляр, здороваясь.– Досмотр по всем правилам милицейского искусства. Как ему хотелось на нас одеть наручники!

– Я же сказал вахтеру пропустить без проволочек, – видно было, как дернулся правый глаз директора, но он сдержался и спокойно предложил пройти к нему.

– Я в последнее время обычно не обедаю…так иногда чайку закажу…аппетит пропал, – пояснил Виталий Семенович, заходя в кабинет.– А вы с дороги, вам надо подкрепиться. Ну и я с вами за кампанию. Посмотрите, чем тудовой народ питается. А потом поговорим в узком кругу.

Неизвестно, чем в тот день питался трудовой народ, но в отдельный зальчик подали зеленый борщ со сметаной и пампушками, жаркое со свининой, которая таяла во рту, компот из свежих фруктов, сочные персики с бархатистой кожурой, пирожные для любителей сладкого. За столом говорили о всяких пустяках, о погоде, дорожных впечатлениях, телевизионных новостях, о концерте Льва Лещенко, неожиданно заехавшего в Днепровск.

– Персики у вас отличные, – похвалил Кардаш,– что за сорт?

– Это нам поставляет опытная станция института садоводства. Продукция не товарная, эксклюзив, – улыбнулся директор, – для самых-самых гостей.

– Спасибо. Попытаюсь оправдать надежды, – немного важничая, ответил Кардаш.

К концу обеда, слегка запыхавшись, в комнату вошла Тоцкая и сразу обратилась к Скляру:

–Ай-йя-йя, Олег Владимирович, как вам не стыдно? Почему меня не предупредили? Мы бы хоть почистились, встретили вас хлебом-солью.