Страница 4 из 13
Интересный синтез гуманистического и ревизионистского подходов представил канадский историк М. Игнатьев (Майкл Игнатьефф) в работе «Справедливая мера страданий: тюремная система в индустриальной революции 1750–1850»[40]. Предположив, что так называемые «гуманистические мотивы реформы» были всего лишь маскировкой глубокого социального кризиса, выразившегося в стремлении среднего класса доминировать над стремительно выходящим из под контроля рабочим классом, он представил «поверхностный гуманитарный импульс» реформ как «доминирование разума» в попытке удержать господство правящих классов[41]. Появление междисциплинарного научного направления – гендерной истории придало «теории социального контроля» новое звучание. Полемизируя с М. Фуко с феминистических позиций, С. Бартки обратила внимание на тот факт, что «тело» наказуемого представлено им без определяющих половых признаков, что, на ее взгляд, существенно искажает анализ[42]. В русле гендерной исследовательской практики тюремная система, возникшая в ходе реформ конца XVIIIXIX вв., позиционируется как особый механизм исправления «женщин девиантного поведения», не вписавшихся в патриархальное общество, не ставших послушными жен и недостойных матерей[43].
Для историографии вопроса 1980-х гг. характерен «контр-ревизионизм». В 1981 г. вышеупомянутый М. Игнатьев выступил с аналитической статьей, в которой подверг критике ревизионистов, и в том числе свои предшествующие работы, за «упрощенный подход» к такой многосторонней проблеме как становление тюремных режимов[44]. Он подчеркнул преувеличенное внимание ревизионистов к роли государства в пенитенциарном реформировании и утилитаризм в понятийном аппарате, сводящем сложные социальные процессы к выстраиванию «вертикали подчинения». М. Игнатьев призвал к новой социальной истории и пересмотру устоявшихся взглядов на становление системы наказания. Одновременно были последовательно подвергнуты критики те положения теорий марксистской направленности, которые обуславливали переход к использованию труда заключенных исключительно развитием капитализма и колебаниями рыночного спроса на этот ресурс[45].
В начале 1970-х гг. одним из маркеров «культурного поворота» в мировой историографии второй половины XX в. стала работа выдающегося историка-медиевиста, одного из основателей культурантропологического направления в современной исторической науке Жака ле Гоффа «Является ли все же политическая история становым хребтом истории?»[46] Смещение исторических исследований в интердисциплинарное пространство, сближение истории с психологией, антропологией, социологией, методологические новации школ «истории ментальностей», «интеллектуальной истории», исторической психологии привели к возникновению новых способов реконструкции исторического мира. Ж. ле Гофф, констатировав освобождение историков от догматического марксизма и кризис традиционной политической истории, обозначил истоки «новой, антропологически ориентированной событийной истории»[47]. По мнению выдающегося историка современности Л. Репиной: «Глобализация, неразрывно связанная с коммуникативными процессами, включая коммуникацию идей, поставила на повестку дня новые вопросы и для тех, кто занимается изучением аналогичных процессов в историческом измерении, в том числе в пространстве культурно-интеллектуальной истории»[48]. Классик интеллектуальной истории, американский философ и историк А.О. Лавджой, автор книги «Великая цепь бытия» (1936), основатель издания «Journal of the History of Ideas», полагал, что, изучая любую произвольно взятую концепцию прошлого, историк уподобляется химику: он проникает в ее структуру, вычленяет и анализирует элементы (идеи) и реконструирует среду обитания (исторический контекст). По справедливому утверждению Л. Репиной, «исторический контекст, как ситуация, задающая не только социальные условия любой деятельности, но также конкретные вызовы и проблемы, которые требуют разрешения в рамках этой деятельности»[49] одержал убедительную победу в объяснительных моделях современной историографии.
Классик британской социальной истории Дж. Тревельян, будучи убежденным что «так как до сих пор слишком много было написано исторических книг, состоящих из политических анналов, лишь с незначительными ссылками на социальное окружение», предположил, что «обратный метод может быть полезен для того, чтобы восстановить равновесие»[50]. Значительным вкладом в изучение социальной истории Англии Нового времени является фундаментальный труд Дж. Кларка «Английское общество 1688–1832: идеология, социальная структура и политическая практика при старом режиме»[51]. Автор призвал к детальному рассмотрению исторических событий с опорой на источники и освобождение истории от устоявшихся предрассудков или «политических заказов». В частности Д. Кларк обратил особое внимание на роль церкви и христианского мировоззрения в структуре и ментальности английского общества в рассматриваемый период.
Призыв к новой социальной истории пенитенциарных практик сфокусировал внимание историков на отдельных аспектах проблемы генезиса пенитенциарных реформ и инициировал целый спектр микро-историй: историю тюремной администрации[52], историю тюремной архитектуры[53], исследование тюремной тематики в художественной литературе XVIII века[54] и др. Новые способы реконструкции исторического мира побудили исследователей от истории норм через историю идей осторожно приступить к воссозданию психологического склада отдельных исторических эпох. В этой связи научный интерес представляет исследование современного британского историка Малкольма Гаскилла «Преступление и ментальность англичан раннего Нового времени»[55], рассмотрению которого хотелось бы уделить особое внимание. Автор уже названием монографического исследования обозначил как приверженность методологии истории ментальностей, так и те социально-культурные практики, которые подверг детальному анализу. Формулируя главную цель своего труда, Гаскилл обращает внимание на лакуну в историографии истории уголовно-исполнительной системы Англии Нового времени, связанную с утратой мира социальной истории, который был затенен тщательно выписанной политической и экономической историей. Презентуя свой оригинальный метод, автор обращает внимание на то, что история преступности и уголовного правосудия Англии Нового времени скрупулезно изучена и описана поколениями историков, криминологов, социологов и правоведов предшествующего периода. Многочисленные фундаментальные исследования, монографического и коллективного характера, посвящены изучению правовых механизмов становления пенитенциарной системы, описанию юридической процедуры принятия судебных решений и назначения наказания. Прикладные историко-социологические работы представили развернутую характеристику преступности и сопутствующих социальных девиаций (бродяжничество, нищета, проституция) рассматриваемой эпохи. Гаскилл подчеркивает «поразительный консенсус», достигнутый в современной историографии, который, тем не менее, обнажает серьезный пробел в имеющихся исследованиях: «мы пришли к аргументированному согласию в вопросе о том, как действовал уголовный закон, но вопрос: почему он был именно таким, все еще остается открытым»[56].
40
Ignatieff M. A Just Measure of Pain: The Penitentiary in the Industrial Revolution 1750–1850. New York, 1978.
41
Ibid. Р. 207–215.
42
Bartky S.L. Foucault, Femininity, and the Modernization of Patriarchal Power // The Politics of Women’s Bodies: Sexuality, Appearance, and Behavior, 3rd ed. / Edited by R. Weitz. New York, 2010. P. 76–98.
43
См. например: Rafter N. H. Partial Justice: Women, Prisons, and Social Control. New Brunswick, 1990; Karlsen C. F. The Devil in the Shape of a Woman. New York, 1987; Dobash R.P., Emerson R., Gutteridge S. The Imprisonment of Women. New York, 1986 etc.
44
Ignatieff M. State, Civil Society, and Total Institutions: A Critique of Recent Social Histories of Punishment // Crime and Justice: An A
45
Platt A.M. Rethinking and unthinking «social control» // Inequality, Crime and Social Control / ed. by G. S. Bridges, M. A. Myers. Oxford, 1994. P. 72–79; Weiss R.P. Humanitarianism, Labour Exploitation, or Social Control? A Critical Survey of Theory and Research on the Origin and Development of Prisons // Social History. Vol. 12, 1987. Iss. 3. Р. 331–350; Bender J. Imagining the penitentiary: fiction and the architecture of mind in eighteenth-century England. Chicago, 1987.
46
Ле Гофф Ж. Является ли все же политическая история становым хребтом истории? // Thesis, 1994. Вып. 4. С. 177–192.
47
См.: Ястребицкая АЛ. Предисловие к публикации / 95.01.045. Ле Гофф Ж. Является ли все же политическая история становым хребтом истории? / Перевод Дубровского И.В. Lе Goff J. L’histoire politique est-elle toujours l’epine dorsale de l’histoire? // Le Goff J. L’imaginaire medieval. Essais. P., 1981. Р. 333–349 // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. 1995. Серия 5: История. Реферативный журнал. С. 265.
48
Репина Л.П. Теоретические новации в современной историографии // Харювський 1сторюграф1чний зб1рник. 2010. Т. 10. С. 13.
49
Репина Л.П. Контексты интеллектуальной истории // Диалог со временем. 2008. Вып. 25-1. С. 6.
50
Тревельян Дж. М. Указ соч. С. 3.
51
Clark J.C.D. English Society 1688–1832: Ideology, Social Structure and Political Practice during the Ancien Regime. Cambridge, 1985. В 2000 г. вышло дополненное издание с измененным названием и расширенными хронологическими границами исследования: Clark J.C.D. English Society, 1660–1832: Religion, Ideology and Politics During the Ancien Regime. Cambridge, 2000.
52
McConville S. A history of English prison administration. 1750–1877. Vol. 1. L., 1981.
53
Evans R. The fabrication of virtue: English prison architecture, 17501840. Cambridge, New York, 1982.
54
Bender J. Op. cit.
55
GaskillM. Crime and mentalities in early modern England. Cambridge, 2000.
56
Ibid. Р. 19.