Следы со свастикой

– Мама меня в детстве ничему не учила, товарищ майор, – сказала она. – По той причине, что ее у меня не было. Она умерла при родах, я знаю ее только по фотографиям. Меня воспитывал отец.

– Прошу простить. Не знал. Надеюсь, с вашим папой все в порядке?

– Я бы так не сказала. Его расстреляли солдаты айнзатцкоманды Рудольфа Вессинга в конце мая сорок второго года. Эсэсовцы решили, что он причастен к подполью, и даже не стали утруждаться сбором доказательств, уничтожили его в числе прочих. А отец не был подпольщиком. Он просто иногда выводил людей из города, пару раз прятал евреев в укромном закутке подвала.

– Простите.

– Так вы же не знали. – Ханна проводила глазами колонну пленных солдат вермахта, среди которых было много раненых.

От внимания майора не укрылось, как напряглись скулы на бледном лице, в серых глазах заблестели льдинки.

– Как ваш муж относится к тому, чем вы занимаетесь? – Вопрос был глупый, ненужный, но все же вырвался.

– Уже никак не относится, – ответила женщина. – Радека убили на той же неделе, что и отца. Мы оба состояли в подпольной ячейке товарища Наумана. Нас сдал кто-то из соседей. Люди из гестапо сломали дверь, мы бежали по пожарной лестнице. Я спрыгнула вниз, а Радек полез на крышу, да еще и кричал. Он это сделал намеренно, чтобы гестаповцы побежали за ним, а не за мной. Они застрелили его, когда он прыгал с одной крыши на другую. Детей у нас, к сожалению, не было, хотя правильнее было бы сказать «к счастью».

Брагин тактично молчал. Неблагодарное это занятие, спрашивать у людей, переживших оккупацию, о судьбе их близких.

На них с каким-то подозрением поглядывал Милош. Ему явно не нравилось, что Ханна шепчется с советским офицером. Остальные на них уже насмотрелись, теперь глазели по сторонам.

Пикап покорял кривые улочки, забитые войсками. У Влада возникло такое ощущение, что военнослужащих Красной армии в городе теперь было больше, чем жителей, которые практически не выходили из домов.

Ханна повела рукой и проговорила:

– Там находится Йозефов квартал. Прежде там жили евреи, а сейчас не осталось ни одного. Они и у Градчан селились, и в Вышеграде. Держали лавочки, мастерские, занимались ювелирным промыслом, имели очень самобытную культуру. Половину немцы сразу убили, а потом устроили в квартале гетто. Гейдрих никого не щадил, Эйхман подхватил его почин. У нас было много друзей-евреев. Выжившие ожесточились, готовы были всех немцев изводить под корень. Это тоже, мне кажется, неправильно.

– Вы хорошо знаете русский язык, – сказал Влад.

– Первые семнадцать лет своей жизни я провела в Брно. Там было много ваших соотечественников, белогвардейцев, которые бежали из Крыма, с Кавказа. Там не было никакой политики, люди просто жили. Это были обычные мальчишки и девчонки. В нашей школе третья часть учащихся была из России. Поэтому я так много знаю о вас и вашей стране, выучила язык. Первого парня, который за мной ухаживал, звали Алексей. Вы знаете, у них не было зла на Россию и о советской власти они отзывались нейтрально. Когда мне исполнилось восемнадцать, мы с отцом переехали в Прагу. Он работал в типографской мастерской, я училась на фельдшера, в свободное время подрабатывала.

– Ваш пан поручик очень странно на нас смотрит, Ханна.

– Не обращайте внимания. – Щеки женщины слегка зарделись. – Милош пытается оказывать мне знаки внимания, но в наше время это глупо и нелепо. Вы согласны?

– Бесспорно.

– Я не понимаю, как такие мысли могут приходить в головы? Вы тоже так считаете?

– Да, именно так, – ответил Брагин, сдвинув брови. – Подобные мысли в наше время абсолютно недопустимы. – Он украдкой показал кулак своим офицерам, которые сдавленно посмеивались и шептались.

Майор почти не шутил. Сейчас действительно не время. Да и не было в этой женщине ничего такого, что заставило бы его вспотеть.

Но объяснять это Горану, видимо, было бесполезно. Тот мрачнел, ерзал. Все его потуги проявлять равнодушие говорили ровно об обратном.

– Милошу, кстати, повезло, – сказала Ханна. – Он никогда не был женат, даже до войны. Ему не требовалось переживать за свою семью, разве что за мать, оставшуюся в Судетах. Связи с ней Милош не имел. Только недавно он получил весточку, что мама жива, хотя, по понятным причинам, не благоденствует.

– Это хорошо, – пробормотал Брагин и спросил: – Я так понимаю, местные коммунисты не особо приветствовали устранение Гейдриха в сорок втором году?

– Да, это так. Может, и не все, но большинство. Мы предлагали другие пути. А все потому, что коммунисты умеют просчитывать события и предвидеть последствия. Подполье неоднородно. Многие поддерживали лондонское правительство Эдварда Бенеша. Именно с его подачи британцы спланировали убийство Гейдриха. Отправили двух выскочек, Габчика и Кубиша. Так они даже нормально прикончить Гейдриха не смогли. Тот еще прожил несколько дней. Мы предупреждали англичан о том, что будут репрессии. Но им до этого не было дела. Не их же родные подвергались опасности. Они согласились с тем, что немцы проведут карательные акции, но они лишь усилят сопротивление оккупантам, в итоге подполье только выиграет. На деле это обернулось массовым террором! – Женщина заволновалась, ее глаза заблестели. – Людей расстреливали сотнями, без всякого разбирательства. Так погиб мой отец. Женщин отправляли в концлагеря, детей разлучали с семьями. Эсэсовцы перебили полторы тысячи людей, уничтожали целые деревни! Кубиша и Габчика тоже выследили. Они скрывались в православном пражском храме. Их убили или они сами застрелились. Это неизвестно. Заодно нацисты лишили жизни всех священников в храме, запретили в Чехословакии православную церковь, закрутили гайки и спустили всех своих ищеек на подполье. Эй, подождите! – Ханна взволнованно завертела головой. – Мы уже прибыли. Нужно сдать назад и въехать вон в ту арку.

Дом, нужный им, находился в глубине квартала, явно не являлся памятником архитектуры, но выглядел добротно, с высокими этажами и гулким парадным, по которому извивалась гранитная лестница. Он казался вымершим.

Марецкий остался на улице, остальные поднялись на второй этаж. Руки офицеров машинально потянулись к оружию. Франтишкова тоже сделала серьезное лицо, расстегнула кобуру. В том, как она хмурилась, было что-то забавное.

Брагин кивнул Коломийцу и выразительно глянул на окно. Тот понял командира без слов и остался на площадке между этажами. Остальные поднялись.

Влад отстранил плечом женщину. Ей явно хотелось прибыть на место первой.

– Поручик, придержите свою спутницу. Будет нужно, мы вас позовем.

Дверь была тяжелой, внушала задумчивость. Брагин сделал предупреждающий жест, прижал к ней ухо. В квартире шуршали настенные ходики.

«Интересно, на сколько времени хватает завода? – возник у майора резонный вопрос. – Может на трое или четверо суток, в зависимости от конструкции».

Он постучал и встал за косяк. Остальные тоже ушли от двери.

Все было тихо. Ощущение, что в квартире есть люди, отсутствовало. Трупный запах в замочную скважину не просачивался.

Влад переглянулся с товарищами. Марецкий пожал плечами. Зацепин сделал отсутствующее лицо.

Дверь открывалась внутрь. Это была явная промашка тех людей, которые ее устанавливали. Хватило резкого нажатия плеча, хрустнул замок. Из квартиры пахнуло затхлостью. Там явно давно никого не было.

Майор кивнул Марецкому. Старший лейтенант метнулся с автоматом наперевес, прижался к стене прихожей. За ним пошли еще двое.

Квартира оказалась небольшой – две комнаты, просторная кухня-столовая, пара кладовок, санузел. Балкон отсутствовал. Офицерам хватило тридцати секунд на то, чтобы прочесать жилище.

Убранство тут было небогатым, присутствовала только самая необходимая мебель. На полу никакой грязи и следов. Впрочем, после вторжения контрразведки все это тут появилось.

– Милош, Ханна, прошу вас. Вы знаете нашего агента, посмотрите, может, здесь есть какие-нибудь его вещи, одежда?